Миф об Иосифе Прекрасном

Опубл.: Миф об Иосифе Прекрасном /О. М. Фрейденберг // Язык и литература. – 1932. – Т. 8. – С. 137–158

 

$nbsp;


Листы: 1   5   9  
не всякого юноши, а одного определенного: целомудренного. Значит, в системе древней образности целомудренный юноша уподобляется старику. Если вспомнить, как аскет, незнавший женщин, отождествлялся с небом в период засухи, т.е. с непроизводящим небом, то станет понятно, что целомудренный мужчина – это мужчина непроизводящий.1 Таким образом, это целомудрие Иосифа в основе не есть какая-то добродетель; оно скорее подошло бы под рубрику порока, если б могла в то время существовать мораль. Но морали нет; то, что Иосиф целомудрен, не плохо и не хорошо, а просто повторно бездождному небу. И в священном обряде тот, кто изображает небо, оттого и хранит до поры до времени целомудрие. Но кто же должен разыгрывать роль непроизводителя, начала неплодного? – Либо еще девственный юноша, либо «чистый» дурак, либо старик. Однако, они все «святые», все жрецы, отшельники, послушники и т.д., потому что все они – олицетворение самого неба, понимаемого, как божество.
5
Не вытекает ли отсюда с полной необходимостью, что целомудрие мужчины – неплодие неба – должно быть нарушено насильно? И кому же сделать это, как не самой земле, которая представляется женщиной? Ей нужно рожать, но небо не изливает в нее дождя; тогда она должна стать активной. Сперва, повидимому, это просто нападение и акт поединка, от которого остается одна бранная борьба, предшествующая индусскому обряду. Но и в мифе об Иосифе жена Потифара действует агрессивно и схватывает юношу.2 Дальше поединок заменяется искушением. Но характер заманиванья остается сакральным, и мы узнаем об этом в античности и по вазовым изображениям, и по обычаю, и по литературным сценкам. Так, например, бытовая античная гетера заманивает прохожих из окна; подобным же образом поступают и с небожителем в мифе; в культе, на месте гетеры, в этой же позе у окна находится богиня производительности, и т.д.3
1 Самое слово цело-мудренный имеет несомненную связь с семантикой неба. Ср. франц. celi-bataire или лат. caelebs холостой (cael = coel, coelum небо).
2 «Она схватила его за одежду и сказала: «Ложись со мною». Но он, оставив одежду свою в руках ее, побежал и выбежал вон». Быт., 39 12. Ср. дочерей Лота, насильно совершающих акт оплодотворения с отцом.
3 Wieseler. TheatergebWude u. DenkmWler d. Biuml;hnenwesens, 1851, 58, 59; Poll. IV, 130; Arist. Eccles. 930, Vesp. 379, cp. 317; Herbig. Aphrodite Parakyptusa, OLZ 1927, XI, 917.
Но каков должен быть результат такого насильственного вовлечения в половой акт? Плодородие, конечно; оплодотворенная небом, земля зачнет и родит. Вчера неплодная, она станет родящей, вчера дева, она завтра будет матерью. Отсюда – обычное для древности единство матери и девы, отсюда же богини производительности остались и в поздне-историческое время девами. Девство, семантически, не означает ничего физически или физиологически (говоря по современному) отличного от состояния, которое после производительного акта уже перестало быть таковым навсегда. Девство,- это временное состояние «сегодня не оплодотворенной»; это состояние той или того, кто есть женщина и есть мужчина в функциях именно оплодотворения.1 Дева – это мать, сама мать, рождавшая и рождающая, только на короткое время оставленная небом без дождя; она дева в интервале между зачатиями; но не может быть девой, если еще не женщина. Поэтому, древность не знает понятий девства в нашем смысле; поэтому же первоначальный образ того, что мы теперь называем целомудрием, имел носителем мужчину. Земля не могла быть ни девой по нашему, ни целомудренной; она могла быть только в состоянии временной засухи, временного недостатка в дожде, и то независимо от себя самой; напротив, небо, задерживавшее дождь, представлялось целомудренным, т.е. по какой то причине прятавшим свою силу, которую всегда можно было угрозой или хитростью вызвать снова. В создание образа целомудрия и девства не входит понятие возраста, а только функции; поэтому, бездождное небо равно может быть изображено в метафорах целомудренного юноши или старика. Точно также нерождающая женщина, земля, передается в образах старухи, вдовы, или девы, но только не девы целомудренной, которой нет до очень поздних времен. Старуха – женское соответствие к муж
1 Так смотрит, исходя из религиозного значения термина, и Fehrle, Die kultische Keuschheit im Altertum, 1910, 164 sq., 166. Дева παρθένος, сначала имела значение, как он устанавливает на материале, молодой женщины в расцвете лет и созревания для брака. Парфенон, храм Девы, был первоначально храмом богини с материнской сущностью, но отнюдь не девственницы (ст.198). В этом Fehrle сходится с выводами Т.Рейнака, Παρθενών. Bull.Corr. Hellen., 1908, 32, 499 sq. К этому нужно прибавить, что у римлян девственная богиня Веста имела культовый эпитет Mater, что весталки носили одежду новобрачных женщин и что, по словам Плиния (28, 39), фалл почитался весталками в качестве бога. Ср. Fehrle, 213, 217. О первоначальной семантике у весталок у Н.Я.Марра, Яфетические зори на украинском хуторе, 18. О семантике par-θεn-os (женщина-дитя) у него-же, Составн. характер этр. tusur** девушка, дочь, ДРАН, 1924, 114. О деве Афине, как матери, Lehmann-Hartleben, Athene als Geburtsgottin, Arch.f. Religionsw., 1926, 24, 19 sq.
чине в фазе неплодия,1 т.е. к целомудренному юноше или к старику. Международный культ плодородия богато сохранил эту обрядовую роль старухи, которая всегда есть старуха распутная, бывшая и настоящая блудница.2 Под этим образом распутниц, гетер, куртизанок лежит образ многорождающей матери-земли, позднее богини производительных сил и обильного плодородия, еще позднее – священной девы, гиеродулы, жрицы и ипостаси этого божества.3 «Распутная старуха» – это, в сущности, такой же противоречивый образ, как мать-дева, если подходить к нему по возрасту; но по функции он передает образ женщины много оплодотворявшейся, но сейчас временно неспособной к зачатию. Мы располагаем большим материалом, одетым в псевдо-реальность, где на сцену выводится влюбчивая распутная старуха, заманивающая юношей, пристающая, навязывающая им свою любовь.4 В обряде она действует еще решительней, заменяя собой невесту и новобрачную.5 В религиозную литературу она входит, однако, в своей исконной роли производительницы, – и если старуха Сарра рождает, старуха Елизавета рождает, то это именно потому, – как ни странно для нас! – что они ... старухи.
6
То, что в священных писаниях бесплодные рождают, так же естественно, как и то, что только женщина может быть девой.6 Замечательно,
1 Старик = старуха = бесплодная; в архетипе восходит к небу и к Иштари: Н.Я. Марр, К толкованию имени Гомер, ДРАН, 1924, 4. Небо значит женщина, плодовитая или бесплодная, мать, дева или старуха; поэтому, небо то старуха (потом старик), то бесплодие, образ крайнего бесплодия: его же, Первый средиземноморский дом, ИРАН, 1924, 227; ср. у него же: Зима || смерть, ИАН, 1924, таб. 1, семантический пучок зима – лед – лед – сухой – старый. То же значение мы найдем в трудах по русской символике. Как образ бесплодия, сюда идет метафора голода. Ср. то место в начальной летописи (под 1024 г.), где рассказывается, как волхвы избивали старух (старую чудь) за то, что из-за них происходит голод в Суздальской земле: голод связывался в поверьи со старостью.
2 L. Schroder, 169; Mannhardt, Myth. For., 322, 340; Preuss, Phall. Fruchtbarkeitsdam., Ar. f. Anthr.,N.F.I 129 sq.
3 Ll.cc.; И.Г. Франк-Каменецкий. Вода и огонь, 152.
4 Arist. Eccles., 877, Plut. 959; Philostr. Vit. Apoll. Tyan., IV, 25 и мн.др. Старик и старуха играют роль в русских обсценных загадках на производительный акт, докл. А.С.Гущина в Яфетическом институте 22 V 1929 г. Нужно еще обратить внимание, что по гречески ma‹a значит кормилица, бабушка и повитуха. Повитухами, вообще, могли быть только старые женщины.
5 Usener. Italische Myth., Kl.Schr., IV, 93 sq. О роли старухи в культе Fehrle, 95.
6 Уже Плутарх обращал внимание на сходство девства с бесплодием и непроизводительностью (в частности, связывал его с огнем, так как хотел объяснить тот факт, что забота об огне возлагалась в культе либо на девушек, либо на старых дев) Plut. Num. IX. A из Диодора Сицилийского мы знаем (16, 26), что в некоторых культах старухи носили одеяние девушек.
что в Библии бесплодная считается женой самого бога, Яхве-Саваофа,1 и, повидимому, заменяет собой греческую деву; «ликуй, бесплодная, нерождавшая» – говорится у Исаии – «...ибо супруг твой – творец твой; имя его Яхве Саваоф».2 Бесплодная – паредр бесплодного, старуха – старика, и когда акт плодородия совершен, она становится молодой матерью, он молодым отцом.3 Дева Мария рождает от старика Иосифа, но уже миф не смеет этого сказать открыто; но он еще может говорить такие вещи, как то, что эта мать есть дева, и что зачатие ее от духа, и что она дева именно в ее отношении к старику-смертному. А что, если этот старик Иосиф – это наш целомудренный Иосиф? Можно доказать и это; но даже не нужно доказывать, раз речь идет об эквивалентности двух одинаковых метафор. Между тем, женскую девственность миф изображал очень своеобразно, совсем не в духе мотивов об Иосифе. Так, в греческой мифологии Афина остается девой, но семя Гефеста изливается одновременно в бедра Афины и в землю, и не Афина, а земля рождает Эрихтония.4 В библейской мифологии второй муж Тамары (Фамари), Онан, не хочет иметь от нее детей и изливает семя в землю – Тамара же остается, как и была, бесплодной.5 В индусской мифологии, по воле богов, Магадева изливает семя в землю, и оскорбленная Ганга делается бесплодной.6 Первоначально во всех этих мифах женой небесных богов является непосредственно земля, и данный мотив воспроизводит в архаичном виде момент брака, оплодотворения; зная, кто были по своим мифологическим функциям Тамара библейская, Афина и Ганга, мы видим, что они находятся рядом с образом оплодотворенной земли в виде ее двойников и при этом несут другую функцию временного девства, бесплодия. Мы можем также вспомнить, как Деметра, в отместку за похищение дочери, останавливает (подобно Ганге!) плодородие всей земли, и как Иштар делает то же самое из-за разлуки с возлюбленным. Земля перестает рождать: это значит, что Иштар и Деметра
1 И.Г.Франк-Каменецкий. Пророки-чудотворцы, 1925, 94.
2 Ис., 54, 1–5, цит. в ук. соч.
3 Культовая перипетия этого перехода старика в молодого цветущего юношу (метафорическая параллель к умиранию-оживанию) дала действенный стержень аттической древней комедии, как то выяснил Cornford, The Origin of Attic Comedy, 1914, 92 sq.
4 Apd., III, 14, 6.
5 Быт., 38, 6.
6 Ramaiana, Dutt, 1, 36–37.
перестают рождать сами.1 Но почему? – Потому что в первом случае Таммуз входит в землю (уходит в преисподнюю), а во втором случае входит в землю (т.е. тоже уходит в преисподнюю) Персефона, одна из фаз самой Деметры. В этом втором случае уход в землю, в преисподнюю, трактуется мифом, как брак, как акт полового соединения надземного и подземного божеств – Персефоны и Аида. Если мы всмотримся в этот миф, то увидим, что перед нами такая картина: в то время, как одна из надземных богинь соединяется браком в земле, другая такая же остается бесплодной – на земле. Таким образом, здесь та же картина, что у Тамары библейской и ей подобных: Онан оплодотворяет землю, а Тамара тут же рядом вдовствует. Решительно такова же семантика мифа об Иштар, пока Таммуз находится в земле и – надо предположить, совершает брак с Иштар, – земля остается бесплодной, Иштар вдовствует. В сущности, перед нами закономерная система архаичного сюжета, который всегда и неизменно создает двух лиц для одной и той же роли героя или героини. Всегда и неизменно у героев архаичного сюжета две функции умирания и оживания, и для этих двух функций герои расщепляются на двух лиц. Уход в землю, сам по себе, означает брак; для сюжета безразлично, уходит ли это герой или только исходящая из него конкретная сила. Соединение с землей может изображаться в мифе вариантно; это, как сейчас было видно, может быть конкретно выраженное непосредственное оплодотворение земли мужской ипостасью небесного бога; может быть уход в землю в виде зарытия или спуска в преисподнюю, а также в виде заключения под землей. Зарываться в землю или в подземелье может, в свою очередь, либо фалл, как это мы видим в обрядах Деметры, где это зарыванье сопутствует священному сказанию о спуске в землю Персефоны2 (явное тождество!); либо может быть зарыто в земле все божество в целом. Любопытно, что миф об Иосифе сохранил одну из своих вариаций в русском былинном эпосе. В былине «Сорок калик со каликою», записанной Киршей Даниловым, герой былины, калика Касьян, выводится в роли Иосифа, а его искусительницей и
1 О том, что ἀγρὸν ἀροῦν (поле засевать) означало τέκνα σπείρειν (детей сеять, т.е. зарождать) – огромный материал у Dieterich, Mutter Erde 78 sq.и Mannhardt, Myth. For., 352 sq. Завязка мифа об Иосифе в египетской «сказке о двух братьях» такова: братья вышли засевать поле, но им не хватило семян; старший послал младшего домой, и, когда тот нагрузил мешок с семенами, жена старшего стала соблазнять его. И в Библии Иосиф хлебодар.
2 Ср. Min. Felix, Octav., 22,24; Lactan. Div. Inst., 1, 21, 16; Arnob. Adv. Nation., V, 14 и др.
мстительницей является жена князя Владимира, Апраксеевна. Так как Касьян отказывается от любви Апраксеевны, она тайно зашивает в его мешок серебряную чарку, а потом уличает его в воровстве. За это калики зарывают Касьяна по пояс в землю. Как только его зарыли, Апраксеевна тяжко заболевает. Через полгода, однако, калики находят Касьяна в той же позе, но вполне благополучным. Они откапывают его, идут в Киев к Владимиру, и там Касьян отпирает терем умирающей Апраксеевны, сразу исцеляет ее и выводит на свет божий.1 О том, что в этой былине Иосиф слит с Вениамином, писал еще в 1818 г. Калайдович,2 но при этом был уверен, что былина заимствовала сюжет из Библии и распорядилась им по своему; повидимому, он полагал, что былина сама придумала все то, чего нет в Библии. Однако, мы должны признать в русской эпической песне очень ценный вариант того сюжета, который представлен в мифе об Иосифе Прекрасном далеко не единственно, и признать мы должны это потому, что мотивы, введенные русской былиной, обнаруживают семантику, современную не былинному творчеству, а мифическому. Касьян изображается в виде небесного, солнечного божества: «от лица его», «как-бы от солнышка красного, лучи стоят великие». За то, что он отказывается от соединения с княгинею, т.е. остается целомудренным, его зарывают в землю; но и княгиня, одновременно с этим, находится в заточении из-за тяжкой, зловонной болезни; выход Касьяна из земли означает оживание княгини. Таким образом, здесь та же картина, что в мифах о Деметре или о Тамаре, Касьян на полгода входит в землю, т.е. умирает или соединяется с землей, брачится; эта земля – княгиня, которая ровно полгода смертельно болеет в своем терему; однако же, наряду с этим браком-смертью, Касьян остается целомудренным каликой (а калика – чем, мифологически, не брахмарчарин или святой отшельник?), Касьян остается целомудренным и отказывается от соединения с княгиней. Полгода, которые проводит Касьян в земле, а княгиня в терему, это те же полгода Адониса и треть года Персефоны, которые назначены им для их временного подземного существо
1 Былина указана мне моей матерью. К нашему циклу сюжетов относится еще такой. Одного дьякона (sic!) за блудодеяние замуровали в подземную темницу; тогда началась засуха; когда же его размуровали, пошел дождь. Чем этот дьякон по семантике не Иштар и не брахманчарин?.. (До-петровский пролог, Июля 25, у Лескова, Полн.собр.соч., изд. Маркса, т. 33, стр. 140).
2 В предисловии к «Древним российским стихотворениям, собранным Киршей Даниловым», изд.2-е, Москва, 1818.
ванья, которые необходимы для небесных божеств в их функции оплодотворения земли.1 Итак, миф всегда рядом с картиной целомудрия, девства, вдовства и бесплодия вводит, как необходимую часть этой картины, либо смерть, либо производительный акт. Ясно, что и то и другое имеет позади себя полное семантическое объединение.
7
Как известно, Иштар тоже потерпела неудачу в любви. Когда она захотела соединиться с Гильгамешем, он отказал ей. Но ведь она не была замужней дамой и Гильгамеш не давал обетов невинности. Иштар – богиня любви и красоты. Почему же Гильгамеш отказывает ей? – К счастью, есть его доподлинные слова. Он не хочет соединиться с Иштар оттого, что та своих любовников умерщвляет.2 Да, умерщвляет всех, даже до Таммуза включительно. Так вот кто увел Таммуза в землю, не Эрешкигаль, а сама Иштар, которая от скорби по нем остановила плодородие всей земли! Значит, мы были правы, когда предполагали, что Таммуз в земле – это Таммуз в Иштар, и что смерть Таммуза – это его брак именно с Иштар. Но что же Иштар оставалось делать, как не умерщвлять любовников? Соединиться с землей для оплодотворения – значило уйти в землю, а уйти в землю столько же означало смерть, сколько и брак.3 И миф был очень последователен, когда заставлял всех богинь, олицетворявших землю-мать, землю-женщину, умерщвлять своих оплодотворителей; смерть мужей – это брак с мужьями. Нужно ли напоминать, что все разновидности Иштар, как Семирамида, как Тамара грузинская, как Тамара библейская или как Сарра из книги Товит, убивали своих любовников и мужей? Миф тянется вплоть до сказки о Синей Бороде, имеющей сотни вариаций в международном фольклоре; здесь не женщина, а мужчина всех своих жен заживо умерщвляет, запирая в подземелье. Но возьмем библейскую Тамару. У нее поочередно умирают мужья. Один из них, Онан, не хочет стать ее мужем; за это он умирает.4 Перед нами вариация мифа об Иосифе, потому что Онан
1 Apd., III,14, 4,; Hymn.Cer.,398–400.
2 Keilinschr. Bibl., VI, I, 116 sq.
3 Ср.И.Г.Франк-Каменецкий. Вода и огонь, 153; Fehrle, 17 sq., 20 и др. Литература огромна.
4 Быт., 38 10.
отказывает Тамаре в оплодотворении и из-за этого гибнет. Но концепция мифа более архаична. Тамара столько же олицетворяет землю-мать, сколько и землю-преисподнюю; брак с нею – это смерть в ней, и ее вдовство и траур усиливают ее загробное значение. Итак, Онан, избегая брака, не избег смерти. А Иуда, его отец, не хочет отдать за Тамару своего третьего сына; ведь стать ее мужем – это значит умереть.1 И не хочет он этого так же, как Гильгамеш не хочет, как женщины не хотят выходить замуж за Синюю Бороду: они боятся ожидающей их, одновременно с браком, смерти. И вот Тамара поступает так, как это мы видели в индусском культе: старый Иуда отказывает ей в оплодотворении, – тогда она является ему в виде блудницы, и он сам поддается соблазну.2 Но не так ли поступают со всеми нашими Иосифами? Они отказываются от брака, но попадают в смерть. Когда очередной муж входит к Сарре, ее отец роет ему могилу; и два акта совершаются параллельно – один на ложе, другой в земле.3 Однако, и могила, и ложе действуют на сцене одновременно. В архаичном сюжете, как в уме бесхитростного человека, все его намерения даны в наличии. Двойное значение земли и оплодотворения ни на минуту не бывает скрыто, и рядом с брачующейся землей выведена Тамара в роли преисподней, рядом с падением отшельника изображена его смерть. Теперь мы видим, что Иосиф Прекрасный действовал вполне согласно с индусским брахманчарином, и то, что один продолжал делать в священном обряде, то другой переносил в ситуацию мифа; но там, где в обряде обет целомудрия заканчивается производительным актом с целью плодородия земли,- в мифе это же целомудрие вызывает смерть героя, и виновница ее – героиня.
Итак, в самом нижнем этаже мифа Иосиф – любовник Пентефрии, ежегодно умирающий. Чем выше в веках, тем неохотней он это делает, передавая свои функции другому. Он то остается в своей исконной роли оплодотворителя земли с рядом стоящей, оставленной им и внушающей ему ужас, женщиной: тогда это Онан или предшественник Товита. То он совсем теряет связь с былым конкретным смыслом, из которого произошел, и наотрез отказывается от любви, ссылаясь на гибель своих предшественников (тогда он Гильгамеш) или на безнравственность поступка (тогда он Иосиф).
1 Быт., 38, 11.
2 Там же 38, 14.
3 Тов., VIII, 9–13.
Листы: 1   5   9