|
Еще в самом начале двадцатых годов я пришла совершенно самостоятельно, не имея никакого понятия об яфетидологии, к такой-же постановке –генетических-- проблемы в области о генетической значимости сюжета и жанра, как и яфетидология в области языка – ведь я работала с 1919 г. по 1923 г. над греческим романом и Одиссеей, но меня рядом с сюжетом интересовали вопросы жанра и композиции, причем это вылилось в несколько работы. Теперь я с особой страстной жадностью набрасывалась на теорию Марра, как на нечто близкое мне, глубоко понятное, в моих глазах – неопровержимое. Но это делало мое положение трудным. Ко мне и тогда уже, но особенно потом, относились с сугубой и черезчур ревнивой осторожностью, – не Марр, конечно. Я ни на что не претендовала, кроме самостоятельности и желания следовать своим интересам; а это и было самое, казалось, неприемлемое. Коса наскакивала на камень. Но, всеже, не здесь лежала для меня опасность.
|
 
|
|
Она заключалась в том, что одно время я не могла устоять против воздействия на меня Марра, и готова была совершенно добровольно заглушить в себе все интересы, отказаться от самостоятельного взгляда на вещи, загасить отдельные несогласия с ним – и сделаться его учеником-ортодоксом. [Другое дело, что из меня никогда не вышел-бы догматист, и особенно яфетидологический; но в то время]
Я стояла на распутьи. Но, к счастью для меня, мое научное «я» стало одерживать во мне верх. над Я работала над Поэтикой. На меня производило сильнейшее впечатление как Марр относится к людям. Он не замечал ни глубочайшей преданности, ни сокровенного понимания, ни конкретных достижений в его области. Ни
|
|
|
беспристрастие. Его отзывами пользовались, как разменной монетой.
Когда мне, увы, потребовался однажды его отзыв, я вынуждена была пойти к обеспокоить Марра.
– Что вы хотите, чтоб я вам написал? – спросил он. – Напишите, чтобы вы хотели сами.
– О, нет! – поспешила я ответить в большой неловкости. – Меня хотят выкинуть из Секции, и мне нужно только доказательство научной квалификации.
Марр поручил написать отзыв Мещанинову. Беря бумажку на подпись, он, тайно для меня, вписал фразу, так передающую его и по содержанию и по стилю: «Новые мысли и положения, встреченные в нашей академической среде весьма отрицательно по их новизне, сделались впоследствии достоянием авторитетного заграничного ученого, подлежащие уже вероятно к усвоению». Среди бледного бескачественного перечня моих деяний в данном отзыве эта одна фраза ошеломляла. Меня оставили в Секции и
|
|
|
вернули право на жилплощадь.
15.
В 1929 г. В. Ф. Шишмарев ушел из Яфетического Института. Его секретарь по секции, Мещанинов, был в отлучке; И. Г. Франк-Каменецкий категорически отказывался стать во главе секции мифа и сюжета.
Однажды утром меня вызвали в Яфетический Институт. Пока со мной разговаривал ученый секретарь, неожиданно вышел из внутренних покоев Марр и стал поручать мне руководство этой Секцией. Я отказывалась и называла некоторые имена.
Нет, сказал Марр, Я хочу, чтоб в этой секции шла работа по литературе, а вы настоящий литературовед, – и он прибавил несколько похвал.
Я поблагодарила за внимание и обещала подумать.
Это был большой день в моей жизни. Я была горда и радостна.
|
|
|
вернули право на жилплощадь.
1415
Из всех ученых, с которыми я вела книжное знакомство, на меня до известного времени, оказывал наибольшее влияние Узенер. Это ему я была обязана тем, что в анализе греческого романа начала с выявления значимости имен собственных, – что и открыло передо мной дальнейшие перспективы. Теперь, работая над поэтикой, я специально остановилась над раскрытием значимости материальных вещей; на это толкали не столько «Сказания о потопе» Узенера, сколько увлекательнейшие работы классиков-археологов Боттихера * и Бендорфа. Тем больше я любила «Первый средиземноморский дом» Марра. У меня была готова работа по кукольному театру, когда на лекции по палеонтологии речи Марр вскрыл значение
|
|
|
куклы, как божества. После лекции мы возбужденно делились впечатлениями. Марр пожелал, что я сделал доклад о кукольном театре в Ака[емии] Мат[ериальной] Куль[туры] в его присутствии. Меня это испугало беспокоило, но пришлось согласиться. Настало заседание. Дворцовая обстановка, колоссальный кабинет Марра, много незнакомых людей, сплошь незнакомых – все это меня угнетало. Я прочла свой конспект – и больше ни звука. Растерянность была так велика, что ни слова я не могла из себя выжать для разверстки конспекта. Марр был, видимо, разочарован; он не скрыл, что матерьял не доработан, но отнесся ласково и меня не разнес. Суровый для одних, он был мягок с теми, кто его не боялся и держал себя с ним просто. Помимо преклонения перед ним, как перед ученым, я его крепко любила.
Окончив в 1927 г. Поэтику, я повезла ему в Акад[емию] Мат[ериальной] Куль[туры] и положила
|
|
