Но почему эти собаки столовые? Дело в том, что на ранних стадиях первобытно-коммунистического общества еда воспринималась космогонически; такая ее семантика уже устойчива у охотников, когда разрывание и проглатывание тотема представляется как его уничтожение и обновление; известно, что еда представляла главный акт тотемических церемоний, во время которых общественный коллектив приобщался тотему и друг другу в нем. Отсюда, в земледельческой стадии, акт еды воспринимается в виде преодоления смерти и «живота вечного», бессмертия, воскресения. Еда богов – нектар, сома, амброзия – дает вечную жизнь и молодость; но рядом с нею стоит еда культовая, евхаристия, спасающая от смерти, а так же еда бытовая с тем же первичным значением. Итак, мировоззренчески, акт еды – это акт смерти и ее преодоления, реновации. В силу тождества, основного в системе доклассового мышления, при столе, воспринимаемом хтонически, находятся собаки – смерть. Так при царе несет загробную функцию раб, при ядущих парасит. Выше я говорила, что семантическае функции друга, раба и колака-парасита сливаются. Интересно, что параситы (а их культовая роль давно выяснена) уподоблялись собакам. Парасит, как и собака, находится, прежде всего, при столе, во время еды и называется «столовый», как и наши собаки. Он сидит не за столом, но на земле, под тем ложем, где возлежит царь; ест он не как человек, а по-собачьи; он ловит пищу, поднимая ее с земли, и часто, как собаку, его колотят палкой, нанося кровавые удары; он же, несмотря на боль, валяется перед хозяином¹. Поздней, когда парасита уже сажают за стол, он должен занять столько места, сколько нужно собаке для лежанья². Но за ним остается обычай «есть по-собачьи», и часто он ест с земли³. О парасите принято говорить, что он ‛лает’, ‛виляет хвостом’, ‛поджимает хвост’; его прозвище ‛машущая хвостом собака’⁴. Если параситов специально держали при столе и если ‛столовый’ было прозвищем и их и собак, то ясно, что они осмыслялись, как те же самые ‛столовые псы’. Именно в роли такого парасита оказывается евангельский Лазарь: он лежит на земле, нищий, и кормится (χορτασθῆναι – глагол, прилагаемый к скотине) падающими со стола крохами, – а собаки лижут его язвы и даже, по духовному стиху, подбирают для него крошки и кормят его⁵. Увязка понятна: это те же, что и Лазарь,

столовые псы. Гнойные раны Лазаря не от удара хозяина: вместе с рубищем нищего они являются метафорическими чертами Лазаря как ‛смерти’¹. Но почему Лазарь, колаки и псы едят именно упавшие крохи? ‛Пасть’, ‛упадать’ значило ‛умирать’; то, что падало со стола на землю, считалось загробным, и есть его ни в коем случае нельзя было; съесть упавшее со стола – значило умереть². Точно так же и в сказках герои, проходящие фазу смерти, живут в собачьей конуре, ходят на четвереньках, едят с собаками. Когда им бросают под стол кости, хлеб или мясо, они схватывают с земли, вырывают у собаки и съедают³. Олицетворение в собаке ‛смерти’ дается в двух метафорах, и собаки повелителя столько же служат при столе, сколько и при похоронах, когда их, обезглавив, бросают в смерть.

4. ДВА «ПОХИЩЕНИЯ ВЕСНЫ»

По одной из глав Бытия, Аврам из-за голода отправился с Сарой в Египет. Сара прекрасна; Аврам боится, чтоб его как мужа не убили, и просит ее выдать себя за его сестру. Фараон, узнав о красоте Сары, берет ее к себе. Авраму живется отлично; но «господь поразил тяжкими ударами фараона и дом его за Сару, жену Аврамову». Фараон призывает Аврама и укоряет за обман. «И я взял, было, говорит он, себе ее в жену». Он возвращает Авраму жену и торжественно отпускает их из Египта⁴. Рассказ темен. Почему бог покарал фараона и весь его дом за Сару? Ведь не фараон виноват, а Аврам, который выступает в исключительно позорной роли. Как фараон узнал, что Сара не сестра, а жена Аврама, и почему поставил это в связь с бедствиями своего дома? – На все эти вопросы отве

чает XX гл. Бытия, где наш рассказ повторен. Авраам и Сарра отправляются в филистимский Герар, и Авраам выдает Сарру за свою сестру. Царь герарский, Авимелех, берет Сарру к себе. Тогда является во сне бог и открывает ему, что Сарра – жена Авраама, и что царь со всем домом умрет. Царь ссылается на обман Авраама и молит пощады. Но богу все известно, и это он сам удерживал царя от греха; теперь царь должен вернуть Сарру Аврааму, так как тот пророк, и по его молитве царь останется жив. Царь призывает Авраама и укоряет его за его поступок, а затем возвращает ему с большими дарами Сарру, реабилитируя ее перед всеми. «И помолился Авраам богу» – говорится в заключении – «и исцелил бог Авимелеха, и жену его, и рабынь его и они стали рождать; ибо заключил господь всякое чрево в доме Авимелеха за Сарру, жену Авраамову»¹. Итак, теперь все ясно. Авраам – пророк, любимый божеством, Сарра неприкосновенна. За то, что Авимелех берет ее к себе, бог угрожает смертью и ему, и его дому, и всему царству. Уже одним этим достаточно подчеркнуто, что Сарра не смертная женщина, а божество. За нее вступается сам бог, и Авимелеху ничего не остается, как с дарами и раскаянием вернуть ее Аврааму. И все же, несмотря на скромность Авимелеха, в продолжение всего времени, что Сарра жила у него, все женщины его дома были бесплодны. Вот те «тяжкие удары», которым бог поразил фараона в предыдущем рассказе. Но так ли невинен Авимелех? Он только что взял Сарру, и уже во сне является бог; когда же успело произойти бесплодие женщин? Ясно, что Сарра пробыла у Авимелеха какой-то длительный срок; ясно и то, что бог вызван вопрошавшей молитвой царя после катастрофы. – Но теперь посмотрим на начало Илиады. Агамемнон, аргосский царь, держит у себя прекрасную Хрисеиду. За ней приходит с выкупом Хрис, жрец Аполлона, но царь дерзко прогоняет его. Хрис в жаркой мольбе передает свое оскорбление богу. Тогда разгневанный Аполлон посылает на все войско Агамемнона мор. Тяжкое несчастье заставляет отца вопросить о причине божьего гнева, и когда она становится известной, царь торжественно возвращает Хрису его дочь с богатыми дарами для бога. Хрис молится Аполлону, и по его молитве мор прекращается². Итак, сюжеты одинаковы: царь удерживает пленницу, и за то божество посылает тяжкую

болезнь. Там и тут оскорблено само божество, карающее неплодием или смертью; там и тут молитва пророка-жреца вызывает исцеление. Но каждая версия сюжета, дополняя друг друга, позволяет восстановить цельный миф. Судя по Илиаде, Авимелех насильно удерживал Сарру, и этим навлек гнев бога; судя по Бытию, кара Аполлона имела целью остановить плодородие. Но есть ли такой цельный миф? Да, есть. Ведь так Аид удерживал Кору, и за то Деметра посылала бесплодие на всю землю. Так остановила плодородие на земле Иштар, когда ее возлюбленный, Таммуз, был удержан в преисподней. Начало Илиады и 12–20 глл. Бытия содержат греческую и иудейскую версии того мифа, которой особенно известен в вавилонском варианте об Иштар и Таммузе. Но Кору удерживает царь смерти, Таммуза – царица преисподней: это разъясняет ряд деталей. Так, и Авимелех и Агамемнон оказываются в роли богов смерти, – и недаром взяты в Бытии фараон и царь филистимлян – представители наиболее враждебных Израилю народов. А Сарра, прекрасная богиня света и плодородия, разделяет природу с Корой и Таммузом; она зиждительное начало земли, и ее скрытие – это неплодие, ее появление – новая производительность. Вот почему завязка эпизода – бегство Аврама от голода; так и в варианте Исаак бежит к Авимелеху из-за голода, а при развязке начинает сеять и получает во сто крат больше ячменя; вот почему Сарру торжественно провожают с Авраамом, богом-паредром, наделяя богатыми дарами. Такова же и солнечная Хрисеида, Золотая, которую отвозят на остров бога-Солнца. Авраам и Хрис, любимцы и служители божества, представляют его самого. Судя по мифу о Коре и следам в Бытии, Сарра становится временной женой Авимелеха, и Хрисеида не в одних мечтах Агамемнона дублирует его жену, Клитемнестру¹: языческий миф не скрывал, что она была беременна от Агамемнона². Непорочность Сарры потребовалась в тот момент, когда жрецы стали выдавать этот миф за «священное писание»; «ревность» бога получает отвлеченное значение, и, в результате наслоения двух разнородных смыслов, Аврам становится трусом и «альфонсом»³.