Кафедра классической филологии

Кафедра классической филологии празднует вместе со всем Университетом 120-летие своего существования. Основные дисциплины кафедры – классические языки и классические литературы – были представлены в Петербургском Университете еще в год его открытия, в 1819 г. Основной фигурой в течение первого тридцатилетия существования кафедры был ординарный профессор, академик и с 1836–37 г. декан Историко-филологического факультета, Ф. Б. Грефе. Как ученый, он был известен критическим изданием ряда поздних греческих поэтов; как преподаватель, он придерживался узко-грамматического и эстетического толкования греческих авторов, чтение которых совершенно изолировал от контекста греческой литературы, от реалий, от какого бы то ни было вторжения истории. Это был типичный профессор нарождавшейся, но еще не рожденной российской классики, профессор[-]иностранец, не владевший русским языком и читавший по латыни, человек сухой, отвлеченно-книжный[,] не любивший вопросов, пренебрежительно относившийся к русскому студенчеству (Воспоминания Благовещенского). Рядом с Грефе и другим профессором того же типа, Ф. Ф. Гедике, теряется русский классик Д. П. Попов, преподававший греческий и латинский языки; однако Попов не только читает классические языки в Университете, но издает

интересные для своего времени и по цели, и по выполнению грамматики греческого и латинского языков для гимназий. Основной характер преподаваемых классических дисциплин всего этого периода выражается в том, что литературы рассматриваются в виде «словесности», с антикварно-статической и формальной сторон, а языки под узко-грамматическим и текстологическим углом зрения. В этом отношении, переход кафедр греческой и латинской словесности от одного лица другому не приносит чего[-]нибудь нового. Кафедру греческой литературы занимал до самой смерти (1851 г.) Грефе, к тому времени заслуженный профессор и академик; после его смерти она перешла к зятю Грефе, Штейнману. Кафедра римской литературы принадлежала Ф. К. Фрейтагу, который читал и так называемые римский древности, часть антикварно-статической археологии. Только с переходом этой кафедры к Н. М. Благовещенскому наступает новый период в истории Петербургской* классики. Н. М. Благовещенский вводит изучение реальных наук; грамматический подход он заменяет и дополняет реально-историческим и историко-литературным. Он читает курс римской литературы на прекрасном русском языке, издает ряд широко задуманных (по сравнению со своими предшественниками) русских исследований (Гораций и его время, 1864¹, Лекции об Ювенале², статьи по истории римской комедии и миму, не считая докторской диссертации о римской трагедии³), издает сатиры Персия⁴ со

своим переводом и примечаниями, переводит на русский язык и четыре сатиры Ювенала. Рядом с этим Н. М. Благовещенский ведет богатую популяризаторскую работу и знакомит русское общество с историко-литературными событиями Рима. Он читает публичные лекции и пишет популярные статьи о римской жизни, о римском бытие, о римских общественных и литературных нравах (бани, гостиницы в древности, римские клиенты Доминицианова века и др.). Живому отношению к древности соответствует интерес Благовещенского к вопросам искусства (его публичные лекции и статьи об эллинистической скульптуре¹). Если Благовещенскому не хватает исследовательской глубины, то, все-же, он является здоровой реакцией на предшествующих безжизненных филологов-антикваров, застывших в сухом книжном академизме. У него учится и им увлекается Н. А. Добролюбов.
Начиная с 60-х годов, русская классика, представленная в Петербургском Университете, начинает быстро расти. Петербургские кафедры греческой и римской литератур дают таких крупных, чрезвычайно серьезных русских ученых, как Ф. Ф. Соколов, И. В. Помяловский, П. В. Никитин, В. К. Ернштедт. Глубоко знаменательно для истории Петербургской классики, что эти выдающиеся деятели в области классической филологии все являются учениками того-же Петербургского Университета, античные кафедры которого уже создают свои собственные кадры русских классиков: сюда же нужно отнести и К. А. Люге

биля. Ф. Ф. Соколов читал греческие древности, государственные и религиозные, источниковедение, историю, греческих авторов; его главной областью, где он имел выдающиеся заслуги, была однако, эпиграфика. Углубленный исследователь-фактолог, большой эрудит, Ф. Ф. Соколов знаменует собой высший уровень античных кафедр Петербургского Университета. Как центральная фигура этого периода, он объединяет в своем лице все лучшие стороны фактологической, текстологической науки об античности. Отец русской эпиграфики, он может быть назван и первым Университетским* учителем, основателем первой Университетской школы классиков. Его ученики, студенты-классики Петербургского Университета, заняли впоследствии видное место в Истории* русских провинциальных Университетов*, в Москве и в Петербургском* Историко-Филологическом* Институте. Из них самый известный – В. В. Латышев, получивший большое имя в науке изданием надписей северного побережья Черного моря. Что до И. В. Помяловского, с 1887 г. декана, то он заложил основы римской эпиграфики и научно работал в области археологии и палеографии; из работ по римской литературе пользовалась известностью его магистерская диссертация (М. Т. Варрон Реатинский и Мениппова сатура, 1869¹). В области греческой палеографии и папирологии выдающимся специалистом был акад[емик] В. К. Ернштедт, положивший начало этих наук в России именно на Петербургской кафедре:* он имел и достойных учеников, работавших в провинции и потом продолжавших его дело в Петербурге (среди них – его сын П. В. Ернштедт, классик-лингвист и коптолог, прекрасный специалист).

Наконец, П. В. Никитин, вице-президент Академии Наук, ректор Петербургского Университета, имел большие заслуги в области филологической критики (Об основах для критики текста эолических стихотворений Феокрита, 1876, и К истории афинских драматических состязаний, 1882, диссертации); он работал и в области греческой палеографии.
Начиная с 70-х годов, русская классика переживает один из наиболее страшных периодов. Министр народного просвещения, позже шеф жандармов, Д. А. Толстой, делает науку об античности орудием умственного удушения. Греческие и латинские глаголы представляются его жандармскому сознанию лучшим средством для оглушения революционно-настроенной молодежи. Царизм начинает насильственно, в умопомрачительных дозах, насаждать классицизм III отделения. Это сказывается уже не столько на старшем поколении, сколько на формирующемся новом. Передовая молодежь сторонится высшего классического образования, справедливо бойкотируя его; в классики подбирается студент с особой общественной физиономией, а классическая филология принимает узко-грамматический и текстологический характер.
Среди несомненного измельчания и научных сил и научных проблем Петербургская* классика, смертоносно покровительствуемая царскими министрами, идет к концу вместе с царизмом;* на грани между последними десятилетиями царского режима и первыми революционными го

дами стоит знаменательная фигура Ф. Ф. Зелинского. Утраквист, большой и тонкий знаток классических языков и культур, энтузиаст античности, эстет, олимпиец по гриму и призванию, Зелинский пытается сконструировать новую буржуазную античность, освобожденную от жандармских шпор, с золотым обручем на голове. Его можно понять, как реакцию на бесперспективную школу Соколовских учеников-фактологов, как реакцию на классицизм Зенгеров и Кассо. Зелинский пропагандирует обывателям античность, заступается за классическое образование, читает, издает, пишет, переводит, составляет школьные комментарии и пособия. В академических работах по греческой трагедии и комедии, по Цицерону и ритмике римской прозы Зелинский достигает положительных результатов; но его «проблемы» компрометируют науку, а его анализ всегда поверхностен и претенциозен. Октябрьская революция сметает его. Не находя сбыта эротическому декадансу и стилю «антик модерн», Зелинский эмигрирует за границу и становится врагом советской страны.
Этим знаменуется разложение и конец Санкт-Петербургской* классики. Были пройдены этапы формальной эмпирической науки, от Грефе в немецко-русском виц-мундире эпохи Аракчеева и Голицына, через предельные для своего времени достижения отдельных выдающихся представителей русской передовой науки, вплоть до загнивания и опошления классики вместе с царизмом. Революции предстояло закончить эту главу и начать новую.

И вот пошла неприятная агония. С 1921–1926 г. кафедра переходит к А. И. Малеину, воспитаннику и профессору Историко-филологического Института, всегда отличавшегося от Университета и лишенного его широты и высокого научного уровня. В эти годы пульс кафедры едва бился. В 1926 г. была создана кафедра древнего мира, куда входили разнообразные дисциплины – Восток, античность, история, археология и пр. Еще до этого в Университет влилось несколько ВУЗов*. Многообразию предметов соответствовала пестрота личного состава. Громоздкая многопредметная кафедра древнего мира управлялась Богаевским Б. Л., имевшим наибольшее влияние на классику 1926–1930 г.г. Это было время Университетского* прожектерства и нездорового эксперементаторства. Были введены «циклы» и «уклоны». Все и всякие дисциплины, оформленные в звучные номенклатуры, числились за кафедрой, которая неуклонно хирела. Как здоровая реакция, молодежь перестала идти в классики.
В 1929 г. наступил крах. Классические языки были переданы на кафедру романо-германских языков, а лучшие специалисты-классики уволены. В 1930 г. прожектерство приводит гуманитарные факультеты к полному распаду. Филология вырывается из университетской системы и пересаживается в изолированный Институт. Значительно раньше университетские кафедры лишаются науки, которая тоже передается в отдельное ведомство (ИЛЯЗВ).

С 1930 г. классики уже нет. В «музееведческих», «краеведческих» и других «ведческих» углах ЛИЛИ античные языки были* под «уклонами» и «циклами». Организованный еще в 1835 г. Музей изящных искусств и древностей, редчайший по ценности первоисточников и монографий, подбиравшихся целыми поколениями, – Музей стал в ЛИЛИ предметом разорения и расхищения; классический семинарий*, помещение классиков, был варварски уничтожен.
Прошло* два года. Процесс агонии закончился. Исторический декрет о перестройки работы в высшей школе мощным ударом пресек эксперементаторство и заложил основу советского университетского строительства. Среди возрожденных новых дисциплин получила права гражданства и классическая филология. В 1932 г. была организована первая советская кафедра классических языков и литератур.
Основной задачей было теперь объединение лучших Ленинградских* классиков-филологов. Профессора и доценты, приглашенные на кафедру при ее возникновении, представляют личный состав кафедры и в дни юбилея – И. И. Толстой, И. М. Тронский, А. В. Болдырев, Я. М. Боровский, С. В. Меликова-Толстая. Это неизменное ядро кафедры, обеспечивающее высокий уровень ее работы, временно расширялось и суживалось, в зависимости от различных обстоятельств. Так, работавший на кафедре с самых первых дней Н. П. Баранов, тонкий знаток Гомера и человек с большим вкусом, безвременно скончался в 1937 г. Скончался в 1938 г. проф. А. И. Малеин, два года читавший при кафедре римских авторов. С 1934–1937 г. читал греческих авторов и некоторые курсы ак[адемик] С. А. Жебелев.