Ленинградский государственный университет

УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ

Серия филологических наук



вып. 6



Издание Ленинградского государственного университета
Ленинград 1940

1940 УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ЛГУ № 60

ОБ ОСНОВНОМ ХАРАКТЕРЕ ГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Проф. О. М. Фрейденберг

1

Греческая литература замечательна своей выразительностью. Она показывает становление жанров и литературного процесса в целом. Однако, несмотря на массу отличительных черт, греческая литература имеет одно ведущее качество, которое позволяет охарактеризовать ее с исчерпывающей максимальностью. Это ее качество – фольклорность.
Греческий фольклор, кроме мифологии, имеет богатую народную науку и так называемую «народную словесность». Однако теоретически наиболее важна та сторона фольклора, которая обращается в классовую литературу. С философской точки зрения, одно явление идеологии становится другим; с точки зрения теории и истории литературы, фольклор, из которого возникает греческая литература, есть не статичная сумма жанровых свойств, а этап художественного сознания.
У Гомера литература еще едва нарождается. Вся сила художественного воздействия гомеровских поэм должна быть отнесена к многовековому народному творчеству. Но если Гомер дает прекрасный образец греческого фольклора, то он менее всего пригоден для показа фольклорного характера классовой греческой литературы. Я намеренно остановлюсь на другом классике, имеющем громадный резонанс в мировой лирике, на высокопарящем и высокопарном Пиндаре. Этот сугубо аристократический певец, стоящий над толпой и слагающий хвалы тираннам, по своим вкусам и взглядам никак не может быть назван народным поэтом. Все, что есть общенародного, общепринятого в предании, он брезгливо отметает, заменяя новой, аристократической трактовкой. Тем показательнее художественное сознание именно такого не народного греческого поэта.
Оды Пиндара представляют собой торжественную и пышную хвалу в честь победителей на физкультурных общегреческих состязаниях. Уже один этот факт показывает историческое своеобразие греческой литературы: в то время, как европейская ода есть ода вообще, допускающая приуроченье к любому торжественному или радостному событию, греческая ода носит такой же местный колорит, как в свое время его носил и миф; отличие лишь в том, что миф локализировал только один какой-нибудь конкретный факт (напр., борьбу Геракла с гидрой), а ода прикреплена ко всякому панэллинскому состязанию,

где бы и когда бы оно ни происходило. Пиндар в своих одах восхвалял тираннов и их родственников, денежную знать, которую нужно было ублажать с соответствующей пышностью и полубожеским этикетом. Эти классовые и профессиональные цели заставляют Пиндара обращаться к архаичной героике, так как только там можно было найти и нужный тон, и освящение стариной, и персонаж богов. Льстил ли Пиндар или, как думают немецкие исследователи, не льстил, но архаизирующий и героизирующий стиль его песен был очень приятен тираннам, попадавшим за физкультурную победу в сообщество богов и героев.
Все это, несомненно, так. Но тут есть и значительная доля модернизации. По историческим условиям греческого общества и его идеологии, общегреческие состязания имели совершенно исключительное значение, и слава от такой победы была, действительно, очень высока. Победитель этих состязаний был и впрямь героем, и впрямь почти что божеством. Такие игры, как Олимпии или Пифии, продолжали представлять собою общеплеменные празднества, с прикрепленным к ним обрядовым и песенным фольклором. И какой бы идеологии ни придерживался Пиндар, все равно панэллинская традиция требовала от него, чтобы его ода непременно соответствовала этой фольклорной обрядности и фольклорной песенной схеме. Между тем, именно здесь, в агонистическом, состязательном фольклоре, очень крепко гнездилась народная этика. Первоначально эти состязания протекали на могиле. Мифотворческая образность представляла себе, что это происходит «прение живота со смертью», что победу одерживает праведник и что в награду он получает райское царство, блаженным царем которого он и становится. Всю эту образность, но опоэтизированную, сохраняет народная эсхатологическая этика, т. е. та этика, которая питается представлениями и сказаниями о последних днях мира и о судьбе душ на том свете. Именно в ней героями являются носители доблести и правды; при этом, в силу древней мифологической образности, правда есть конкретное олицетворение плодородия, а праведные, правосудные люди вызывают своей праведностью пышный урожай полей, богатый приплод скота и обильное чадородие.
... Никогда правосудных людей ни несчастье, ни голод
Не посещают. В пирах потребляют они, что добудут.
Пищу обильную почва приносит им; горные дубы
Желуди с веток дают и пчелиные соты из дупел.
Еле их овцы бредут, отягченные шерстью густою,
Жены детей им рожают, наружностью схожих с отцами.
Всякие блага у них в изобилье. И в море пускаться
Нужды им нет: получают плоды они с нив хлебородных.
(Гезиод, Труды, 230 сл., перев. Вересаева.)
Итак, награда праведников – цветущий мир, райское блаженство в виде пиров, изобилия пищи, отсутствия трудов и забот. Вот эта мифологическая связь «правды» и «плодородия», «праведности» и «райского блаженства» в народной эсхатологической этике олицетворена в так называемом «праведном царе». Благочестивый царь всегда при

носит стране цветущий мир, и наслаждаются блаженством и он сам, и его подданные. Классический образ такого царя дан Гомером:
Страха
Божия полный и многих людей повелитель могучий,
Правду творит он; в его областях изобильно родится
Рожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья,
Множится скот на полях и кипят многорыбием воды;
Праведно властвует он, и его благоденствуют люди.
Такое царство – рай, а его правитель – праведник, поборовший смерть. Для Пиндара это все несущественно; ему хорошо знакома лишь одна образная схема, и сам он относится положительно к использованию агонистического, состязательного фольклора. Для него, как и для всего греческого народа, традиция еще вполне актуальна, а прервать традицию и приняться за сочинение каких-то совершенно новых песенных форм было бы неслыханно и невозможно. Он обрабатывает и совершенствует агонистическую фольклорную схему, по которой победителем всегда является «праведник», типа благочестивого царя, правитель утопической райской страны; восхваляя такого победителя, Пиндар должен сопоставить подвиг его победы с подвигами умерших, т. е. героев, которыми на греческой почве являются покойники. Так создается пиндаровский нравственный портрет и пиндаровская песенная структура, в которой центральное место занимает рассказ о подвигах местного героя или полубога, а затем идет хвала умершим родственникам победителя и необыкновенное прославление его самого, как благочестивого и праведного царя. Терон, тиранн Акрагантский, настоящий праведник, гордость своих предков. Он гроза для несправедливых, уничтожающий всякую неправду и зло, но поддержка благородных действий людей добра. Песок неисчислим; так никто не мог бы исчислить, скольких людей Терон исполнил радости (Ol. II). Каждый победитель одерживает победу благодаря богам, а затем уже и своей доблести. Победители все храбры, стойки и богобоязненны. Гиерон владеет богатством и славой, высшим проявлением счастья; он мудро правит городами и бесчисленными народами; но его добродетели еще выше, и он храбростью заслужил бессмертную славу, а теперь наслаждается мудрой старостью (Р. II). Аркесилай Киренский всегда выделялся мудростью; это смелый орел, реющий выше всех птиц: в битве и состязании он прекраснее всех, и благожелательный бог посылает ему свою помощь. Богатство, полученное от судьбы, он соединил с незапятнанной добродетелью; с первых дней ему покровительствуют счастье и слава, а мудрость еще больше увеличивает высокую удачу, получаемую от богов. Так он шествует в правде, окруженный сияющим счастьем, правя могущественными городами, и царственный блеск его могущества соединяется с большим умом (Р. V). Трасибул, племянник Терона, покрыт славой; богатый, он мудро пользуется своим достатком; его юность не знает ни несправедливссти, ни заносчивости; во время пиров его веселье сладко, как пчелиный мед (Р. VI). Прямое сердце, как золото: оно познается пробой. Править со славой городами могут только такие добродетельные люди, как победитель Гиппоклес (Р. X). Дом победителя Хромия, сиракузского родствен

ника тиранна Гелона, всегда был открыт для чужестранцев; его пиры гостеприимны; он мудро пользуется богатством и дает помощь друзьям; ему сопутствует добрая слава. Каждый идет своей особой дорогой в жизни; но итти все должны прямо и бороться сообразно своим силам. В подвиге побеждает храбрость, в совете – мудрость, когда природа дает нам способность предвидеть будущее. Эти два великих качества и соединяет в своем сердце победитель (N. I). Из трудов, которые он с юности совершал, сочетая со справедливостью, тот же Хромий создал себе к старости «вечный день» (N. IX, 44). Тимасарк Эгинский, победитель в поединке, добрым – благосклонный друг, страшный противник злым (N. IV). Победитель в беге колесниц, Ксенократ Акрагантский, благодаря своим благим добродетелям, возвышается над всеми людьми. Любимый гражданами, живя среди них, он любит разводить скакунов и заботится о том, чтоб занять место на всех пирах богов. Никогда вокруг его гостеприимного стола не переставал дуть благосклонный ветер (I. II).
И так дальше, и так дальше без конца. Качествами победителя оказываются: доблесть, прямота, правда, благочестие, гостеприимство, покровительство друзьям и добрым, борьба со злом и со злыми. Все победители почитают богов и предков, завоевывают громкую славу своей семье и потомству. Они мудрые правители, любимые подданными, справедливые цари бесчисленных городов и народов. Но почему они все именно таковы? По-видимому, потому, что все они победители в борьбе. Победа дает им все эти качества. Они добываются в поединке. Тот, кому суд присудил победу после борьбы, носитель справедливости, мудрости, доброты. Его ждет бессмертие, хотя бы в песне Пиндара: победный поединок приравнивается к подвигу.
И, однако же, не сам победитель служит предметом восхваления в эпиникии Пиндара; главное структурное место принадлежит не ему, а богам и героям. Центральный рассказ, составляющий позвоночник эпиникия, посвящается передаче мифа, где главным действующим лицом является либо местный герой, либо герой, мифический родоначальник восхваляемого победителя. Сколько победных гимнов, столько различных мифов; в каждом мифе, среди окружения богов и героев, разыгрываются подвиги или страсти того или иного полубога. Культ героев дает себя здесь знать с такой же силой, как и в трагедии: рядом с троянским циклом мифов огромное место занимает, как и в трагедии, фиванский цикл. Но у Пиндара структура более обнажена, чем в сложной трагедии. Здесь еще совершенно ясна связь этого культа героев с культом предков и общая их смысловая подпочва, состоящая в загробной образности.
В каждом эпиникии победитель рассматривается на фоне подвигов мифических героев, но везде он выступает не один, а в окружении своих ближайших родственников, главным образом, умерших. Во II Олимпийской оде говорится о предках победителя, гордостью которых он является; этим предкам покровительствовала счастливая судьба, давшая им за их добродетели богатство и славу. Но счастливый жребий, полученный от богов, скоро обратился в несчастье для тех, от кого произошел победитель: это был род Лаия. И вот

идет история Лабдакидов через Эдипа и Полиника вплоть до Терсандра, родоначальника дома Терона-победителя.
В III Олимпийской воспевается слава того же Акрагантского победителя, слава, доходящая до столпов Геркулеса. В VI – вспоминаются предки победителя по материнской линии, как и такие же предки самого Пиндара. В VII рядом с победителем воспет и его отец, любимец Правды, как и весь их род; в VIII вспоминается славное прошлое семьи атлета, и мольбы несутся за давно умерших предков. Здесь же говорится, что слава победителя дала радость и силу старому деду: ибо человек, желание которого исполнено, забывает о призывающей его преисподней (69–73). И дальше – еще более замечательные слова: «По обычаю, следует уделить часть [песен] умершим; прах не скрывает их от заботливой благодарности потомков» (77–80). Обычай уделять в гимнах место для воспевания умерших прослеживается во всех эпиникиях. В IX Олимпийской оде опять прославляются предки победителя, былые властители, ведущие свой род еще от Зевса; с этим связан миф о Девкалионе и Пирре, создавших новое поколение людей из камня. Род победителя воспевается в XIII Олимпийской рядом с мудростью и добродетелью его предков; а в следующей, XIV, поэт поручает богине Эхо спуститься в дом с черными стенами Персефоны, чтоб принести умершему отцу победителя славную весть о победе его сына (18–22). Слава и добродетели умерших родственников, доблесть и подвиги предков тематически проходят по IХ Пифийской, II, IV, V, VI, VIII и X Немейской, по I, III, V, VI и VII Истмийской одам. В V Пифийской Пиндар поет славу умершему царю; блаженно живший среди людей, он теперь почитаем народом, как герой. Что до других владык, то их души слышат в глубине преисподней славословящие их гимны, в которых поется громкая слава их доблести (94–102). В VI Немейской говорится, что поэты давно прославили героев, которых уже нет в живых, славных предков победителя (29–30). Добродетель предков, говорит Пиндар в XI Немейской, не погибает, но из поколения в поколение передается потомству (37–38). Для всех одинаково приходит волна Аида, поется в VII Немейской, для неизвестного и известного; но слава рождается после смерти (30–32).

2

Выдвинутая роль в эпиникии подвигов умерших родоначальников, родственников и предков победителя, рядом с центральным рассказом о подвигах или страстях загробных существ, героев, говорит о том, что первоначально воспевалась победа умершего. Мы знаем, что самые состязания, о которых идет речь, происходили сперва на могиле, а затем сохраняли связь с культом мертвых. Мертвец сам первоначально схватывается со своим противником, и суд присуждает ему победу в виде жизни, в то время как его враг отправляется в преисподнюю. Эта жизнь и есть награда; победитель смерти, покойник, и есть герой. Вот почему так великолепен пир и так бессмертна слава: недаром столько раз и на все лады Пиндар уверяет, что выше славы победителя нет ничего и что истинное счастье только в этом. Он тут же показывает нам, какова награда героям за 

их подвиг; конечно, это блаженство в раю, за такими же роскошными пирами. В этом отношении особую роль у него играет Геракл, знаменитый подвижник языческого мифа; он совершает труд за трудом, деяние за деянием. И что же? Этот герой, олицетворяющий справедливость, в виде награды за свои знаменитые подвиги получает великолепное воздаяние: он взят в счастливое жилище богов, где пирует рядом с Зевсом Кронидом, наслаждаясь спокойствием и миром; это брачный пир, и его супруга – цветущая Молодость, Геба (N. I, 69–72). Геракл, мифический атлет и укротитель коней, звероборец, есть типизированный победитель состязаний. Поэтому он часто захаживает, со своей наградой в Пиндаровские оды. То говорится, что он на Олимпе является супругом Гебы, прекраснейшей из богинь (N. X, 17–18); то дается более распространенная хвала. В III Истмийской Пиндар опять повторяет, что сын Алкмены был взят на Олимп после того, как исследовал всю землю и глубокие бездны моря, очищенные им от чудовищ; и вот, обитая ныне у Эгидодержца, в состоянии прекраснейшего счастья, он почитаем бессмертными как их друг, и женат на Гебе, – владыка золотых домов, зять Геры (55–60). Да, стоит поработать на земле и помучиться в подвигах состязаний, чтоб потом сделаться владыкой на небе золотого дома! Что это за золотой дом – понятно; Вечная Молодость здесь не свойство его обитателей и хозяев, а сама хозяйка; пиры богов здесь обычная вещь. Золотой дом, вечная молодость, необыкновенное счастье… И владыкой этого всего является герой, олицетворяющий собою огонь – Геракл. Солнце – вот награда победителю смерти и Кербера, атлету и борцу.
Его дубликатом в мифе является Персей, тот же образ огня и подвига; в сущности, это он, а не Геракл, очищал от чудовищ море, – но миф часто их, одинаковых, путает. Конечно, и у Персея награда не хуже, чем у Геракла. Так, ни на корабле, ни пешком нельзя найти чудесную дорогу к Гипербореям. Но один Персей пировал у них. Зайдя к ним в дом, он застал их за жертвоприношением: они закапали для бога гекатомбы ослов. Пирами, благоговейными молитвами наслаждается здесь Аполлон и смеется непристойной наглости этих животных. Здесь присутствуют Музы; девичьи хоры поют под звуки флейт и лир, и, в венках из золотого лавра, радостно пируют. Священное племя не знает ни болезней, ни старости; оно далеко трудам и битвам, избегая жестокого суда Немезиды. И вот один Персей, смелый сердцем, попадает сюда, в сообщество блаженных людей (Р. X, 29–46).
Все эти мифологические примеры не реют в воздухе эпиникиев. Они увязаны органическим образом с судьбой самого победителя. Награда героя, как и подвиги героя, это награда и подвиги победившего борца. Так и в нашем случае. Гиппоклес Фессалийский, победитель в двойном беге, может быть сопоставлен с Персеем. «Бог может иметь невредимое сердце. Но блажен и прославлен в гимнах мудрых людей и тот муж, который, осилив руками или доблестью ног, благодаря смелости и силе, берет величайшую награду, и еще при жизни видит молодого сына, справедливо получающего Пифийские венки. Медное небо никогда не могло бы быть доступно для их восхождения; самые блестящие радости, которых мы, смертный род,

достигаем, кончает последнее плавание» (Ib. 21–29). Судьба Персея и судьба Гиппоклеса, таким образом, различны с формальной точки зрения: но то, что для полубога – бессмертие среди райских пиров и песен, то для смертного – награда при победе в состязании и громкая слава. Эта слава, эта награда – эквивалент рая и нетленности; здешние пиры, здешние хвалы эпиникий и сладкие звуки Пиндаровской лиры отражают и повторяют обстановку рая.
Так и по поводу доблестей Терона Пиндар говорит, что праведники, подобные этому победителю, наслаждаются вечным блаженством. Это знаменитая II Олимпийская; ее эсхатология интересует меня с иной стороны, с этической. Пиндар рисует рай и ад; там праведники, здесь грешники. Рай – это не только полное освобождение от труда и вечная жизнь, но и вечное солнце. «Доброклятвенные мужи» населяют острова блаженных, а нарушители клятв испытывают тяжелые муки в преисподней. Судит всех Радаманф, сидящий рядом с праведным царем золотого поколения, Кроном. И кто же из «доброклятвенных» находится в обществе бессмертных богов, на небесах? Кадм и Пелей, и славный герой Ахилл, победитель Гектора, Кикна и Мемнона (57–83).

3

Пиндар себе противоречит. Конечно же такие носители правды, как его Терон, могут попасть и на медные небеса, и пешком к Гипербореям. Во II Олимпийской он это прямо высказывает. Да и для чего бы иначе быть праведным?.. Но дело-то в том, что праведниками оказываются герои, покойники, полубоги. Верность клятве, чистота сердца, справедливость – все эти качества, эквивалентные победе при состязании. Напротив, побежденные ведут существованье точь-в-точь как грешники преисподней. И тогда понятно, что судья присуждает победу или поражение: так страшный суд выносит решение, в рай ли итти душе или в ад. Но в видениях и откровениях ап. Павел, Иоанн Богослов, Сципион были безмолвными свидетелями загробной участи душ. Здесь же более древняя версия.
Если б Пиндар брал из фольклора только структурную схему, отдельные образы и мотивы, если б он, вообще, «брал», то в его поэзии мы нашли бы известное количество заимствований, которые противоречили бы его собственной художественной системе. Однако дело не в его литературных приемах, а в его литературном сознании. Вся образная система фольклора, созданная народной этикой вокруг физической победы, как победы моральной, доминирует в сознании Пиндара над его литературными установками. Она до такой степени пронизывает всю ткань его песен, что непроизвольно для себя Пиндар вовлекает в радостную оду глубоко-мрачные эсхатологические мотивы, явно противоречащие и основной установке победной оды и центральному образу «награды за праведность».
Смертный не обладает счастьем ни в настоящем, ни в будущем, говорит Пиндар; достаточно одного мгновенья, чтоб ветер стал дуть в другую сторону (Ol. VII, 24–26, 94–95). Человеческие надежды, то поднятые до неба, то упавшие в бездну, плавают по океану иллюзий; никогда еще ни один смертный не получал от богов истинного