О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках (из служебного дневника)
Опубл.: О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках : (из служебного дневника)/ О. М. Фрейденберг ; публ. и коммент. Н. В. Брагинской // Одиссей : человек в истории : представления о власти. 1995. – М.: Наука, 1995. – С. 272–297.
$nbsp;
Поиск: по документу
Режим: текстовый | факсимильный
лийские аристократы разбойничают на широких дорогах, похищая из метрополитена, в подземной глуши, хорошеньких девиц1. События жизни – вещь неизменная. Ну, а отношение и «самой жизни»? – Оно коренится в природе человека и общепсихологично, и ясно, что все писатели совершенно одинаково описывают его. Например, когда женщину насилуют в монастыре, она брыкается, кричит, боится кощунства, и говорит то самое, что у Лермонтова, Кальдерона или Тегнера. Разве у Боккаччио и в фаблио, в новеллах возрождения, монахи и настоятельницы монастырей, нечаянно застигнутые на месте преступления, не боятся кощунства, не кричат, не отбиваются, не оплакивают своего целомудрия? – Итак, в отношении «Демона» я могу позволить себе три приема: 1) признать бродячий сюжет, занесенный из Палестины времен патриархов; 2) показать источник в необузданной поэтической фантазии; 3) обнаружить истинное происшествие, скажем, упавший в 30-х годах пр[ошлого] стол[етия] с неба метеор и ударивший в крышу монастыря, где жила инокиня Тамара2. Наконец – и это самое законное – я могу отвергнуть, вообще, существование Лермонтовского сюжета, так как он – органическая часть всего контекста сознания Лермонтова и, как сюжет, не существует. Уф, до сих пор все у меня, значит, благополучно. Главное, главное не поднимать вопроса о связи явлений и не показывать исторического процесса этих связей! Потому что нельзя давать исторического процесса без того, чтоб не наступить на такую ломкую и хрустящую вещь, как прошлое, – а это ведет не вперед, а назад.
14 февраля. Я нарочно пошла в библиотеку ЛГУ и притащила следующие книги: житие св.Юстины, где фигурирует прообраз Фауста св.Киприан; миракль о Роберте Дьяволе, восходящий к XIII в.; баллады и поэмы о Робине Гуде, собранные Ритсоном и Чайлдом; 1 В этой тираде, помимо всего, что можно было бы вообразить, слышится и ответ на сомнение Б. В. Казанского, высказанное при обсуждении доклада 1926 г.: «Можно ли процесс созидания древних сказаний сравнивать с процессом нового литературного творчества, тем более, что при литературной обработке нередко прибегают к ярким контрастам, изображая, например, любовь к монахиням или матери, но не простой женщине, раскаяние перед смертью и т. д.» (СПбФАРАН. Ф. 7. Оп. 1 (1921–1929). Д. 19. Л. 38).
2 Такую версию – о женском монастыре, разрушенном молнией, можно обнаружить у П. А. Висковатова: Лермонтов М. Ю. Сочинения / под ред. П. А. Висковатова. Т. 3. C. 120. |
 
|
греческое евангелие; томик с драмами Шиллера; «Фритиоф» Тегнера и сагу о нем, изданную Ларсоном1. Итак, я засела за работу, имея конкретную задачу бороться с ночным кошмаром или, говоря иначе, яфетидологией. Беру, по порядку, Роберта Дьявола. Он одновременно черт, разбойник и святой. Его жизнь принадлежит дьяволу, и сам он убийца и насильник; собирает вокруг себя банды негодяев, удаляется в лес и делается атаманом разбойников. Но потом на него находит раскаянье и он кончает жизнь глубоким благочестием. Ну, хорошо (хоть и неприятно). Это Роберт Дьявол. Что же еще? – Беру злополучное «Поклонение кресту» Кальдерона, начинающее раздражать меня. Героя зовут Эусебио, что значит по нашему Благочестивый. Недурное благочестие опять! Эусебио – атаман разбойников, гроза мужчин и женщин. Он рожден у подножия креста и на его теле отпечатлен самой природой крест; что бы с ним ни случилось, крест его спасает. Разбойник – и олицетворение креста! Гм, не того. Но что-то и этого еще мало: Эусебио проявляет о детства дьявольский характер, как это и сам о себе рассказывает. Значит, разбойник, дьявол – и тут же неразрывно эмблема креста и святости. Но вот Эусебио влюбляется в Юлию, а ее отец и брат не хотят и слышать о браке с безродным. Отец требует, чтоб Юлия стала «юною супругой Христа». Нахожу, между прочим, что сцена груба и оскорбляет современного европейца; на самом деле, что за манера толковать уход в монастырь, как свадьбу с Христом, и делать из Христа соперника какого-то испанца!2 Юлия (какая дура!), узнав, что ей нужно стать супругой Христа, а не Эусебио, начинает так волноваться и говорить такие слова, как будто это Маша, которую отец выдает не за Дубровского, а за князя Верейского (странно, что у меня вдруг всплыла эта аналогия !) – и те же дерзости отцу, и
1 Какие книги имела в виду Фрейденберг? Евангелие и Шиллера опускаем. Предание о мучениках св. Юстине и Киприане получило первую известную литературную обработку в IV в. н. э. в поэме супруги императора Феодосия II Евдокии (см. Eudociae Augustae, Procli Lycii, Claudiani carminum graecorum reliquiae...// Rec. A. Ludwich. Lipsiae, 1897); поэма сохранилась не полностью, хотя пересказ всего ее текста содержится в «Библиотеке» Фотия (Cod. 183, 184); в поэме есть в частности такие строки: “Слушайте, люди! Да, тот, кто владыка над сотнями духов,/ В двери девической спальни войти оказался не в силах, / Трепетом жалким объят” (пер. М. Е. Грабарь-Пассек, кн. II ст. 287 сл.). Существуют также неполные прозаические переложения по-гречески и более полная латинская версия жития, известная под названием «Confessio Cypriani», весьма популярная в средние века и входившая в состав «Золотой легенды»; об одном из ее изданий и идет речь. «Роберт-Дьявол» (Miracle de Nostre Dame de Robert le Dyable) – пьеса-миракль XIV века, основанная на романе, датируемом XIII веком (Le Roman de Robert le Diable en vers du 13e siècle / publié pour la première fois d' après le s manuscrits de la Bibliothèque du roi par G. S. Trebutien. Paris, 1837.), издавалась отдельно (Frere, 1836; Le mystère de Robert le Diable / mis en deux parties avec transcription en vers modernes, en regard du texte du XIVe siécle, et précédé d'une introduction par Edouard Fournier. Paris, 1879) и в сборнике: Miracle de Nostre Dame par personnages / publiés d'après le manuscrit de la Bibliothèque nationale par G. Paris, U. Robert. Paris, 1876–1893. Vol. 1–8 (Vol. 6); Ритсон и Чайлд составили разные сборники: Robin Hood: A Collection of all the Ancient Poems, Songs and Ballads, now extant, relative to that celebrated English Outlaw. To which are prefixed Historical Anecdotes of his life by Josef Ritson. London, 1885; Child F.I. The English and Scottish Popular Ballads. V. 1–5. Boston-New York, 1883–1898; русский перевод «Фритиофа» Тегнера Фрейденберг цитирует выше, см. примеч. 22; сага о Фритиофе, изданная Ларсоном – это: Friðþjófs saga ins froekna / Hrsg. von Ludvig Larsson. Halle, 1901.
2 См. слова Юлии: «Я ... двояко Бога оскорбила/ как господа и как супруга» (Сочинения Кальдерона. С. 315); «оскорбленный европеец» – это автор руководства по испанской литературе англичанин Дж. Тикнор, который признается: «Места, где героиня говорит о Христе, как о своем возлюбленном и супруге, подобно всем таким местам в старинной испанской драме, сильно шокируют ухо протестанта» (Тикнор Д. История испанской литературы. Т. II. М., 1883–1891. С. 264, прим.13). |
|
тот же отцовский гнев... Тем временем Эусебио убивает брата Юлии, и ее уход в монастырь предрешен. Эусебио становится жертвой преследований со стороны отца Юлии, знатного испанского гранда; лишенный им имущества и вилл, Эусебио убегает в лес и становится атаманом разбойничьих банд. Горя любовью и мщением, Эусебио забирается ночью в монастырь и хочет овладеть Юлией. Но в самый решительный момент он видит на ее теле тот же природный знак креста, что и у себя. Потрясенный, он бежит от Юлии и превращается в благочестивого поклонника креста. Он уже при смерти, когда отец Юлии узнает в нем своего законного сына. Итак, Юлия, разделяющая с ним крестную природу, и физически одного с ним происхождения (фу-ты! так и вспомнилась вдруг первоначальная редакция «Демона», где Тамара тоже становится дьяволихой!); брат Юлии, которого он убил – это его собственный брат; гневный отец Юлии, его злой преследователь – это его же родной отец. Ладно, дальше. Покаявшийся Эусебио, исполненный святости, умирает у подножия креста; умерев, воскресает. А Юлия – отец видит ее побег из монастыря и узнает, что и она, и она стала атаманшей разбойников! – хочет ее заколоть своим кинжалом; тогда Юлия обнимает крест, и о чудо! – исчезает в воздухе. Тогда все поражены великими чудесами креста – и это изумление я с ними разделяю, честное слово! Так Юлия – в женской юбке сам Эусебио, раз она и крест олицетворяет, как он, и разбойничью природу! Вот тебе и сделай так, чтоб не приснился Роберт Дьявол, когда все они и черти, и разбойники и святые вкупе! Да, во всех отношениях неприятная история. И надо же было такую комбинацию придумать католику Кальдерону, члену инквизиции! Очевидно, он имел какую-то лазейку для своей совести. В самом деле, в старинном издании его драмы (Валенсия, 1635 г.) имеется выноска тако
|
|
го рода: «См. Н. Я. Марр, Чуваши-Яфетиды, Чебоксары, 1926 г., стр.52.» – Цитату я проверила немедленно. Оказывается, у Марра сказано, что в языках яфетической системы понятия ‛разбойник’ и ‛бог’ передаются одним и тем же словом, что указывает на их первоначальное смысловое тождество. Подумаешь, открытие! Торквемада это знал и без яфетидологии, по одному евангелию: во-первых, Иисус, бог, попадает на крест вместо убийцы Вараввы, и не мог не знать такой спец, как Торквемада, что в этой истории ‛бог’ исполняет роль ‛разбойника’, а ‛разбойник’, получая спасение от смерти, роль ‛бога’, – тем более, что Варавва, по легенде, тоже звался Иисусом.1 Во-вторых, разбойник распинается на кресте, а потом попадает в рай. А в третьих, в самом евангелии Иисуса принимают за разбойника и выходят на него с копьями, так что он говорит: «что вы, как на разбойника, выходите на меня...»2 Благодаря тому, что великий испанский инквизитор хорошо знал евангелие и потому спокойно относился к яфетидологии, ряд ревностных католиков написал драмы на тему о тождестве разбойника и бога. Так, у Тарреги есть «Основание ордена милосердия», где герой пьесы из кровожадного разбойника становится прославленным и великим святым; у Тирсо де Молины – «Осужденный за неверие» – благочестивый отшельник теряет святость, а вор и разбойник получает ее; у одного придворного анонима «Черт-проповедник» благочестивый монах, творящий молитвы и милостыни, и он же чудотворец – оказывается дьяволом. 3 Словом, Юлия Кальдерона имела равные основания любить разбойника или бога, и напрасно она боялась стать женой Христа, чтоб не изменить Эусебио. Тамара, переходя от ангела к черту, была гораздо смышленей.
1 Имеется в виду рукописное предание «Нового Завета». В ряде древних рукописей «Евангелия от Матфея» (27.16 и 17) «Варавва» – это прозвище разбойника, чьи имя – Иисус. В современном критическом издании греческого текста Нестле-Аланда (Nestle E., Aland K. Novum Testamentum Graece. 26 Aufl. Stuttgart, 1979) имя Вараввы «Иисус» из аппарата, содержащего разночтения, перенесено в самый текст.
2 Ср. Мф. 26.55; Мк. 14.48; Лк. 22.52. 3 Франсиско Таррега, испанский поэт (1552–1602), пьеса La Fundacioñ de la Orden de Nuestra Señora de la Merced («Основание ордена милосердия»); издана в Doze comedias [de quatro Poetas de Valencia] Valencia, 1608; пьеса Тирсо де Молина El Condenado por Desconfiado («Осужденный за неверие»), написана до «Поклонения кресту». «В ней представлен почтенный отшельник, по имени Паоло, утрачивающий благодать Божью единственно по недостатку упований на Бога, между тем как Энрико, вор и разбойник, запятнанный самыми возмутительными преступлениями, оказывается достойным этой благодати за проявление веры и упования в последние минуты своей жизни.» (Тикнор Д. Указ. соч. Т. II. С. 322); «придворными анонимами» называют знатных лиц, не желавших в силу своего общественного положения, чтобы авторство их было известно; они посылали пьесы актерам и издателям, и такие драмы обычно называлиссь «Комедия одного придворного остроумца» (Comedias de un ingenio de esta corte). Одна из таких пьес XVII в. – «Дьявол в роли проповедника» (El diabolo predicador). Здесь дьявол принужден выполнять благочестивую задачу: он одет в монашеское платье, собирает милостыню для францисканской общины, следит за постройками в монастыре, проповедует, молится, творит чудеса, все делает с энергией и благочестием, чтобы поскорее избавиться от наложенного на него «взыскания» – обратить сердца горожан к францисканцам (См.: Тикнор Д.. Указ. соч. Т. II. С. 294). |
|
15 февраля. Продолжаю подготовку к докладу. У меня тысяча возражений, чтоб опровергнуть мнимую оригинальность Марра. Ведь по меньшей мере за 9 веков до его семантического тождества ‛бог’-‛разбойник’ и ‛бог’-‛черт’ существовали поэмы о Робине Гуде, а Робин Гуд – майский король, бог весны и плодородия, одновременно атаман разбойников. Помимо всякой яфетидологии, имя Роберта Дьявола и имя Робина Гуда значит «разбойник», robber; в ряде старинных рукописей Робин Гуд называется «robber Robert» или «Robbin»1. К тому же, история Робина Гуда, разбойника, разыгрывалась в церквах старой Англии чего хотеть, собственно, еще! Да и многочисленная обрядность издавна воcпроизводила его в качестве весеннего бога, жениха майской царицы Марион. Робин Гуд – божество, параллельное Иисусу, с женской парой Марион вместо Марии, с историей страстей; он тоже был неправедно осужден, судим, приговорен к смерти2. Только Робин не попал в официальные боги христианской церкви, а остался в низах; здесь же нечего было церемониться, и его преспокойно оставили разбойничать. И никому не пришло в голову наделять его раскаяньем – ведь у черни грубый вкус, пускай и любимец остается грабителем и вором! Но вот и поэма о нем, сложенная в ХV веке. Эге! Здесь уже он рыцарь и воплощение благородства; он влюблен в одну красавицу, но ею хочет овладеть какой-то негодяй3. По коварному замыслу этого негодяя, наш благородный Робин вынужден скрыться в лес и, обездоленный, лишенный состояния, вынужден стать атаманом разбойников. Его возлюбленная спасается в монастырь, но негодяй похищает ее и вот-вот ею овладеет, как Робин тут как тут, и дело кончается его собственной свадьбой. Ах, батюшки, опять сцена в монастыре, и опять двое любят одну, и она мечется от негодяя к святому, от разбойника к богу! Думаю, думаю и начинаю с грустью приходить к
1 См. об имени Робина Гуда: Child F.I. Op. cit. Vol. V. P. XXI Имя Роберта появилось из-за символического значения, отвечающего прозвищу Дьявол (Грабитель); из евфемизма черта называли Роберт: Ed. du Mé~ril. De la legende de Robert le Diable // Revue Contemporaine. 1854. T. XIV. P. 51.
2 См. об этом: Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра (период античной литературы). С. 233 и примеч. 3 Ritson J. Op. cit. |
|
выводу, что ничего нет на свете трудней, как выжимать из себя теоретический доклад.
16 февраля. Просмотрела Шиллера и пала духом. Знают ли у нас в директорате, как трудно сделать доклад? А ведь я еще ни разу и не подумала о марксизме, работы же набрался целый ворох. Ну, ничего, о марксизме подумаю, когда вся работа будет готова. Да, так с Шиллером истинное горе. Беру его «Разбойников»- там Франц Моор ничем не объяснимый злодей, богоотступник и убийца, истинный слуга дьявола; он заточает заживо старика-отца в подземелье; из-за него благородный Карл Моор остается без имущества и крова, и собирает вокруг себя банды разбойников. Не негодяй, а именно благородный брат становится разбойником, именно невинный праведник... и, подобно Робину Гуду, делается атаманом, защитником угнетенных и бедных. Тут и Амалия, любимая обоими. Но я ахнула, когда узнала, что по I редакции «Разбойников» Амалия удалялась в монастырь, и Франц совершал здесь над ней насилие1. Но моим страданьям, видимо, не суждено кончиться. Тут же в «Разбойниках» один из бандитов, Косинский, рассказывает свою биографию, и, ни мало, ни много, оказывается, что он чешский дворянин, который был влюблен в «девушку-ангел» ... целомудренную, как свет небесный. Звали ее... Амалия. Владетельный князь, соперник Косинского, клевещет на благородного жениха; его охватывают, судят, обвиняют, забирают его поместья и пускают по миру... а Амалию похищают, и князь насилует ее. «Уж не попала ли тебе в руки история Робина Гуда?»- спрашивает его еще до начала рассказа Карл2, и этот вопрос показывает, что Шиллер тоже готовился к докладу. В самом деле, он был умный человек; зачем он в Косинском выводит повторение Карла? Зачем Косинский повторение Робина Гу 1 См. раннюю редакцию «Разбойников»: F.Schiller. Die Räuber. Vorreden, Selbstbesprechung, Textvariante, Dokumente zusammengestellt von W.Hess, mit eiem Essay zum Verständnis des Werkes von Gerhard Storz. München, 1965. S. 136–186.
2 Место, где Карл спрашивает Косинского, не попала ли к нему в руки история Робина Гуда: III,2. |
|
да? Зачем вся разница между Косинским-Робином и Карлом та, что в первом случае дан мотив «правителя-соперника», во втором – «брата-злодея»? Ах, стоит ли мне, в конце концов, делать этот доклад? Ведь ясно, что Косинский – это Карл, а Карл – Робин Гуд, а Робин Гуд – это гоbbег Robert, Роберт разбойник и Дьявол, а Роберт Дьявол это Эусебио, и Эусебио сливается с Демоном далеко не одной сценой в келье, но и всей сюжетной схемой, и разница лишь в том, что у Кальдерона разбойничий вариант, а у Лермонтова дьявольский. Нет, не могу выкарабкаться из всего того, что так случайно завязал в один узел мой злосчастный сон. Я во власти ужаснейших противоречий, и утешаюсь только тем, что это диалектика .
17 февраля. Я решила доклад делать, но без материала. Это ставит вопрос на большую принципиальную высоту. Я ограничусь самостоятельным рассуждением и раскритикую все существующие теории. Центр тяжести следует перенести в прения. Успех доклада, как успех подсудимого, зависит только от заключительного слова. 18 февраля. Во мне еще не изжиты вредные привычки. Мысль все тянется к материалу доклада. Вдруг припомнился сюжет комедии Шекспира «Как вам это понравится». Фридрих-злодей завладел престолом своего благородного брата, и тот живет в Арденском лесу, как (говорит Шекспир) Робин Гуд. Он и его свита – охотники, в шутку называющие себя разбойниками, ибо они убивают население леса – дичь. Параллельно злой и мрачный Оливер завладевает имуществом своего доброго брата Орландо; он хочет даже сжечь его вместе с домом, и Орландо убегает в лес, где примыкает к свите изгнанного герцога. Погоди, погоди, надо записать. Значит, Шиллер не выдумывал, когда в Косинском давал мотив «правителя-узур |
|
патора», а в Карле «брата-узурпатора»? Вот те же два мотива, слитых в едином сюжете, в комедии Шекспира. И, значит, не по недосмотру Косинский повторяет Карла? Неужели же и Шекспира я должна заподозрить в том, что он писал своей комедией яфетический доклад! «Как вам это понравится»? – Мне не нравится нисколько! Да нет, что я, на самом-то деле! Не поняла, что это все бродячие мотивы! Ну, да. Вот и в исторической хронике Ассера, придворного Альфреда Великого, рассказывается эпизод такой: узурпатор захватил престол Альфреда, изгнал короля, и тот стал жить в лесу, принимая обездоленных1. Эпизод считается легендой: это ли не бродячий мотив? – Опять взяла Шиллера. Та-та-та! У «Разбойников» предполагалось продолжение. Ва, оно есть, сохранено, написано. Скорей за сюжет. Уф, насилу отдышалась. «Мессинская невеста»2. Семья норманнов-кровосмесителей. Братья-враги. Оба любят родную сестру монахиню, и, один из братьев похищает ее из монастыря, чтоб насильно жениться, а другой тут же объясняется ей в любви. В эпилоге серия убийств. Выходит так: «Мессинская невеста» идет по линии мотивов «братьев-врагов», «брата-узурпатора», без той линии, которая оформлена в мотивы дьявольства и разбойства; но и здесь в виде подголосков, братья наделены до-нельзя мрачным характером, и монахиню похищают разбойники. По дело не в этом. Дело в том, что четкая линия «мессинских» мотивов ведет меня по прямому сообщению к античному сюжету о братьях-врагах. Конечно, в докладе я этого не укажу, потому что в Греции такой сюжет чересчур мифологичен, и эта его мифологичность – вещь слишком хорошо известная; все же об этом не следует говорить, подумают, что я и Шиллера делаю мифологом; ведь мифология, как нафталин, пахнет в течение тысячелетий. Несомненно, все же, что сюжет «Мессинской невесты» не чужд
1 Ассер (Asserius Menevensis), придворный историк Альфреда Великого, автор «Жизнеописания Альфреда» (Annales rerum gestarum Alfredi Magni / Monumenta historica britannica. Vol. 1. London,1848 ).
2 Пьеса кончается намерением Карла умереть. Однако еще в маннгеймовский период Шиллер намеревался написать продолжение; об этом замысле он упоминает в письме к В. Г. фон Дальбергу 1784 года. Сохранились и фрагменты пьесы «Невеста в трауре, или вторая часть «Разбойников», время написания которых неизвестно. См.: Schiller F. Die Räuber. S.211. |
|