Воспоминания о Н. Я. Марре
$nbsp;
Поиск: по документу
Режим: текстовый | факсимильный
Вечно бодрствующая мысль и вечно бодрствующее внимание: это Марр. Он слушал с глубочайшим вниманием и вникал во все, что слушал; утомление его не касалось; его глаза жили, внимали, вникали, отражая вечно бодрствующее сознание. Что видел во сне Марр? Неужели на несколько часов в сутки он переставал работать мыслью? Ему снились, наверное, слова, и едва ли он и во сне не работал над своим учением.
При встрече в антракте заседания он подходил, слабо пожимал руку, почти не пожимал ее, внимательно смотрел в лицо и спрашивал: Ну, что? Ему следовало безоговорочно ответить: я работаю над тем-то и выводы такие-то. Он страшно заинтересовывался, весь отдаваясь моменту и ласково отходил к следующему знакомому. Забывая все, что было за минуту перед тем, он помнил решительно все существенное. Тех, кто не работал или не мог на ходу делиться живо трепещущей мыслью, он презирал, не скрывая презренья; хмурился, проходил мимо, был неучтив. Огромный масштаб творчески бодрствующего, мощного ума и сильной, яркой эмоциональности должен быть дополнен в портрете Марра революционным восприятием жизни и вещей. Это был большевик подлинный, большевик всей своей личностью, неразрывно в науке, в быту, в общественности. Он был революционер-большевик, потому что его разрушающая сила была той же мощи, что и созидающая. Ломая старые формы, он воздвигал новые, поражавшие тех, кто их понимал, гениальностью новизны и высоким синтезом научных предшествий. Но таков он был и в обращении с людьми, таков был и в быту. 14* Традицию Марр ненавидел, своих предшественников и современников не переносил совершенно. Его непримиримость была бескрайняя. |
 
|
- Сжечь! – кричал он при беседе. – Ссылаются на авторитеты! На книги! Там, дескать, это не подтверждается! Сжечь все книги! Уничтожить все авторитеты! В другой раз он жаловался:
– Требуют у меня учебника! Догмы им давай! Катехизис! Им во что бы то ни стало нужен катехизис, иначе они не могут! Если один долой, давай им другой! Но, рядом с этим, как это ни невероятно, Марр был очень академичен. Правда, в хорошем смысле слова. Он почитал Веселовского1; преклонялся перед всеми заслугами всех подлинных ученых. Он оказывал уважение всем видным профессорам. В его лекциях по литературе и в его личном обхождении не было ничего анархического. Ненавидел он лишь империалистическую науку. Своих западных и русских врагов он постоянно видел перед глазами, ругал их, поносил, жаловался на них, словом, был совершенно подчинен страсти. Но не было такого врага, которого он не защитил бы; это был всесоюзный защитник всех без исключения советских ученых, настоящий большой общественник, живший только общественностью и понимавший ее глубокую сущность. Враги эксплуатировали его высокую общественную идейность; он писал десятки отзывов, в которых превозносил до небес посредственность и бездарность, чтоб только помочь человеку. 15 Для меня был большой праздник, когда Марр подарил мне в 1924 г. свой «Первый средиземноморский дом». Это была моя любимейшая статья. Как раз в это время я работала над главой о семантике вещи для своей «Поэтики». Эта глава строилась у меня на материале давно собранном: классическая археология имела ряд интереснейших работ в этой области: и Беттихер, Бенндорф и Узенер2 меня увлекали еще на студенческой скамье. И здесь, как в проблеме сюжета, яфетидология оказалась тем ученьем, которое мог 1 Марр не только не видел в А. Н. Веселовском, корифее сравнительного литературоведения, такого же своего противника, как в представителях сравнительного языкознания, но даже следовал за ним в основных вопросах, связанных с происхождением искусства. Для Фрейденберг Веселовский, высоко ею почитаемый, – постоянный внутренний оппонент; название его книги «Поэтика» было дано по аналогии с Веселовским как название контртеории (см. полемику с теорией синкретизма: Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра, с. 14–18).
2 Фрейденберг многократно использовала в своих трудах книгу Беттихера (Bötticher C.G.W.) «Die Tektonik der Hellenen» (Potsdam, 1852). Отто Бенндорф – один из крупнейших античников XIX в., сочетавший в себе филолога, археолога и искусствоведа. Герман Узенер, предшественник Кассирера и Леви-Брюля в трактовке первобытного мышления, много занимался и мифологией вещи – например, в таких работах, как «Sintflutsagen» (Bonn, 1899), «Dreiheit», «Zwillingsbildung», «Der Stoff des Griechischen Epos» (Kleine Schriften. Bd I-IV. Lpz.-B., 1912–1914) и др.Со студенческих лет Фрейденберг испытывала особое пристрастие к трудам старых немецких археологов: «С каким умственным смаком писали старики о стульях и трибунах, о театральных подмостках и тронах, о катакомбах, о росписях! Тут не было идей, но были букеты ароматнейшпх цитат из неведомых первоисточников, и один подбор греческих строчек мог вызвать упоение! А главное, никто ничего не боялся и делал умопомрачительные, но спокойные сопоставления как ни в чем не бывало. Я зачитывалась сладчайшими археологическими статьями, лелея несбыточную мечту о столах, стульях и сосудах». Но «мечта» эта осуществилась. Фрейденберг новаторски ввела в теорию литературы «вещи» наряду со словом и действием: «Впервые я вводила рядом со словом и действием вещь. Это вовсе не было влияние Марра. Со студенческой скамьи меня взял в плен Узенер своими „Сказаниями о потопе» и незабываемые семантические работы немецких археологов. Марр был тем „отделом гражданских дел», который узаконивает старую связь». |
|
ло оправдать и осмыслить мои давнишние интересы и труды, так как именно она показала место семантики вещи в системе идеологии.
Я не знаю случая, когда бы Марр не реагировал, подобно светочувствительной пластинке, на малейшее к нему научное обращение (как и на общественное, впрочем); как только я ему сказала о своей работе над семантикой вещи, он сейчас же (это было уже в 1926 г.) заставил меня сделать в его присутствии доклад о кукольном театре в Академии Материальной Культуры1. Это придало мне решимость продолжать и углублять начатую работу. 1927* г. был знаменателен: вышла его «Иштарь». Я только что закончила «Поэтику» и на основании «Иштари», уже без всяких колебаний, повезла Марру свою литературоведческую работу и положила ему прямо на стол. Он надел пенсне и стал читать первую страницу. – Метод, метод какой? Где у вас о методе? Он страстно искал слова «палеонтологический». Без «палеонтологического метода» работа для него не существовала. Для этой работы Марр сделал все, что мог: с отзывом, порученным им самим Я. Г. Франк-Каменецкому, он представил ее к печатанью в Коммунистическую Академию, туда же командировал и меня, и настолько был к ней благожелателен, что на заседании Совета Яфетического Института протокольно закрепил ее за Институтом, – несмотря на технические трудности, созданные для этого без его ведома... Когда я читала автореферат «Поэтики» в Москве, Марр был во Франции. Я описала ему все заседание и весь ход прений. На это я получила от него из Бретани письмо такого содержания: 1 Этот доклад частично опубликован под названием «Семантика архитектуры вертепного театра» (Декоративное искусство. 1978. № 2. C. 41 -44).
|
|
«Guingamp 9.VI.29»
Дорогая Ольга Михаиловна, обстоятельное Ваше письмо в свое время получил и весьма был рад и за Вас, и за дело, которому Вы служите не за страх, а за честь, по сродству идеологии и метода. Трудная это вещь – яфетическая теория. С каждым днем, а тем более с каждой поездкой в том убеждаюсь. Вопросы, Вами затрагиваемые и углубляемые, могли бы и здесь быть освещены. Но особенно тут, в Бретани, важна предварительная лингвистическая часть, ее проработка в увязке с Востоком (античным – эгейским и эллинским миром, древним и средневековым – скифы, финны, русские-славяне), не говоря об яфетических европейцах (басках) и кавказцах (грузинах, армянах), уграх-венграх. Н.Я. Марр Последние слова едва можно было разобрать, так как Марру не хватало места: он посылал мне изображение бретонской женщины, в национальном костюме, с розой в руках... 16 Все то многое, что Марр для меня делал, отнюдь не было исключением в мою пользу; но я показываю отношение Марра к людям на примере самой себя. Я же, помимо преклонения перед ним, как перед ученым, крепко его любила. В конце 1929 г. В. Ф. Шишмарев ушел из Яфетического Института. Появление некоторых беспокойных лиц – можно было предвидеть – изменит атмосферу в Институте, дотоле мирную. Одновременно И. Г. Франк-Каменецкий ни за что не хотел стать во главе мифической, как мы ее шутливо называли, секции. Однажды меня вызывают в Яфетический Институт. Пока со мной разговаривал ученый секретарь, вышел из кабинета Марр и* стал поручать мне руководство этой секцией. Я отказывалась и |
|
называла имена.
– Нет, – сказал Марр – я хочу, чтоб в этой секции шла работа по литературе, а вы литературовед, – и он прибавил несколько похвал. Я поблагодарила за внимание и обещала подумать. Это был большой день в моей жизни. Я была горда доверием Марра. И все же становиться во главе секции я нисколько не собиралась. Но оправдать отношение Марра и помочь в работе я считала своим долгом. Итак, я задумала организовать в этой секции коллективную работу над любимой давнишней темой Марра – литературоведческую работу над сюжетом Тристана и Исольды. Сама я считала, что этот сюжет, с теоретической точки зрения, не имеет особых преимуществ перед другими сюжетными темами; в моей «Поэтике» он занимал две или три строчки. Однако разработкой именно этого сюжета я хотела отдать дань благодарности Марру, с именем которого была связана большая полоса моей научной молодости. Эту тему я выдвигала не впервые. Но в кружке «Гомер и яфетическая теория»1 мне как-то сказали: – Да, это очень хорошо, но как взяться и как проводить на литературе? И теперь мое предложение было встречено довольно скептически. Я предполагала развернуть некоторые части «Поэтики», поставив их лицом к яфетидологии. Я провела несколько организационных, верней, агитационных бесед, и тема наконец была принята – при условии, что я сделаю конкретное, на материале, введение. По нашей общей просьбе И. Г. Франк-Каменецкий согласился стать во главе секции. Я зачитала вводную часть с раскрытием палеонтологии основного сюжета и распределила роли участников темы. Однако товарищам еще неясна была методика самой 1 В 1926 г. историк древнего мира Б. Л. Богаевский организовал у себя на дому «кружок» по изучению Гомера в свете яфетической теории. В нем принимали участие и античники (Н. П. Баранов, М. С. Альтман. Б. В. Казанский, Н. Н. Залесский. К. М. Колобова), и востоковеды (В. В. Струве, И. И. Мещанинов, В. К. Шилейко).
|
|
работы на материале, и они просили чтоб я первая зачитала свою часть. Для всей последующей работы это была серьезная и ответственная задача. В обычный день я приезжаю в Институт с тем докладом, который напечатан в сборнике как моя статья1, но меня поражает нервозность обстановки: приходят люди из других секций, чего-то ждут, шепчутся по углам. Франк-Каменецкого вызывают к Марру, и он явно нервничает. Я сижу у стола с раскрытой рукописью, когда возвращается взволнованный Франк-Каменецкий и говорит, не садясь:
– Товарищи, я испытываю большую неловкость, но все же должен заявить, что директор просит всех нештатных сотрудников покинуть здание Института. Поднимается почти вся секция. На меня обращены взоры. Я впервые соображаю, что работаю даром, то есть не состою в штате, прячу доклад обратно в портфель и встаю. Прощаясь с товарищами, я прохожу мимо оживленных и веселых людей, пришедших на это заседание. 17* Я привела этот эпизод, так как он прекрасно раскрывает Марра. Возможно ли представить такого директора, академика, ученого, администратора, который пригласил бы человека организовать ему работу и во время проведения этой работы выгнал бы этого человека из здания Института? Нужно было пережить и этот день. Потом оказалось, что Академия Наук предложила всем своим Институтам, распределяя работу, делать различие между штатными и нештатными сотрудниками, планируя только оплачиваемый труд; был опубликован список даровых работников, которых предлагалось отчислить в целях – и это вполне понятно! – охраны от эксплоатации. Но Марр, оскорбленный этой мерой, решил заострить всю ее отрицательную сторону. Ах, дескать, так? Выгнать людей из Института? Ну, так я выгоню их буквально. Пусть 1 В сборнике «Тристан и Исольда. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии» (Л., 1932) помещены две статьи Фрейденберг: «Целевая установка коллективной работы над сюжетом Тристана и Исольды» (с. 1–16), о которой здесь речь, и «Сюжет Тристана и Исольды в мифологемах Эгейского отрезка Средиземноморья» (с. 91–114).
|
|
Академия полюбуется. И он, мрачный, заперся у себя в кабинете, поручив эту меру официальному руководителю секции. Все его окружающие знали, что предстоит спектакль.
На следующий день ученый секретарь Института позвонил мне по телефону и передал от имени Марра официальное извинение с просьбой продолжать работу. Можно ли без волнения закончить этот рассказ? – Мы все, из любви и уважения к Марру, не посчитались с формой его поведения и учли только идейное содержание его поступка. Мы знали, что Марр, нанося боль человеку, защищает его высшие права и его научное достоинство. 18 Я работала год над коллективным проведением «Тристана» и должна была доложить о результатах на пленуме Института в присутствии Марра. Но до этого дело не дошло. За последние годы я все больше переключалась на работу в Институт Речевой Культуры1, где начинала чувствовать себя так же хорошо, как когда-то в Яфетическом Институте; здесь же оказались и все мои идейные друзья. Тема по Тристану и Исольде целиком перешла к И. Г. Франк-Каменецкому (он уезжал в колхоз и не мог вначале включиться), который стал ею увлекаться и вкладывать тот пыл и усердие, которые были и у меня до известной поры. Через год, к моменту оформления сборника, я почти не работала в Институте. Вскоре я окончательно перенесла основную работу в Институт Речевой Культуры и, проработав в Яфетическом Институте шесть лет, ушла2. 19 Я не выпускала ни одной статьи, не проверив ее у Марра. Обычно я к нему приходила и говорила ему о своих выводах; он* брал листик бумаги, начинал раскладывать слово на элементы и читал мне их семантику. Не было ни одного случая, когда 1 Государственный институт речевой культуры (ГИРК) – это тот же ИЛЯЗВ, перестроенный и переименованный в 1930 г.
2 По мнению американского исследователя К. М. Мосса, недавно защитившего в Корнельском университете диссертацию о Фрейденберг как мифологе, период 1926–1932 гг., т. е. период ее сотрудничества с Яфетическим институтом, «дал несколько наименее сдержанных и наименее заслуживающих доверия статей, а некоторые из них оказались к тому же практически нечитабельными из-за вдохновленных марризмом этимологий, которые нагромождаются одна на другую. К счастью, собственная тенденция Фрейденберг выводить семантику скорее из функции сюжета, а не из этимологии, в конечном счете вела ее к редукции элементов марризма. Но даже после того как она оставила марровский институт и перешла в ЛИФЛИ, даже когда ссылки на Марра в ее работах стали скорее исключением, чем правилом, теория Фрейденберг сохраняет известное сродство с марровской... Однако материал Фрейденберг давал ей известные преимущества перед Марром» (Moss K.M. Olga Mikhailovna Freidenberg: Soviet Mythologist in a Soviet Context. A Thesis Presented to the Faculty of the Graduate School of Cornell University in Partial Fulfillment of the Requirements for the Degree of Doctor of Philosophy. 1984, с. 55–56). К элементам сродства Мосс относит положение о самозарождении, заимствовании элементов культуры, о вечности архаического наследия, переосмысляемого, но формально «неистребимого», как «неистребимы» основной словарный фонд языка, сосредоточение на семантике (или парадигматике) при безразличии к «синтаксису» и др. «Новое учение о языке, – пишет американский ученый, – позволяло двигаться вперед в тех областях, для которых интерпретация и создание новых концепций (creative invantion) по меньшей мере столь же важны, как и эмпирическая реальность Одна из таких областей – палеонтологическая семантика» (с. 54). Мосс считает, что в трехсотстраничной диссертации ему удалось описать только «вершину айсберга» (в другом месте он говорит, что Фрейденберг, как и Фрэзер, – это «что-то вроде колосса» – с. 192), что предшественниками Фрейденберг являются не только Марр, но и Потебня, Веселовский, Узенер; он предполагает плодотворность сопоставления ее концепций с более поздними французскими мифологами – Вернаном, Детьенном, Видаль-Наке – и выражает крайнее сожаление о том, что в академических кругах за пределами СССР она почти неизвестна: «Моя работа, быть может, первая работа об Ольге Фрейденберг, написанная по-английски, но если ее вера в традицию науки оправданна, то она, несомненно, не последняя» (с. 205). |
|
литературоведческий вывод не совпадал бы с выводом лингвистическим. Но я уже редко видела Марра. И Яфетического Института давно не было – он отделился от квартиры Марра, где был раньше, и стал Институтом Языка и Мышления.
Возобновились лекции Марра в ЛИФЛИ: теперь они уже привлекали огромную аудиторию новой, шедшей нам на смену молодежи – той молодежи, которую Марр так любил и ценил. По-прежнему он работал, не зная передышки, боролся и горел, много ездил в научные разведки и динамизировал науку. На полном ходу, в расцвете творческих сил, он свалился и сразу же предрек, что это его конец. Я стояла за дверью. Какая сила занесла меня в этот день и час в Институт, из которого я давно ушла, в кабинет, где я ни разу не бывала? Там, за стеной, умирал великий Марр, ученый, с которым была связана и моя жизнь, и моя работа. Я колебалась входить и убежала, когда началась суета. Я еще ничего не понимала. Словно что-то толкнуло меня еще раз придти к Марру и в безличной форме стать у его порога, чтобы проститься со всем, что наполняло когда-то всю мою научную жизнь. Я это поняла вечером. 20 Когда Марр выздоровел и все стали его навещать, я побоялась увидеть его угасшие глаза. У Марра не могло быть удара; мозговая болезнь аннулировала его, потому что его вечно бодрствующее сознание не знало и не могло знать помрачения. Марр, боявшийся работы, переставший умственно работать, уже не был больше собой. Говорят, у него сделались виноватые глаза; он, несомненно, переживал потрясающую драму. И он стал медленно умирать, уже не зная душевного покоя; его мозг переключился на другую работу, на разрушающую, и подрывал этого необычайного |
|