22 *

«ХАРАКТЕРЫ» ТЕОФРАСТА
О. М. Фрейденберг
1
Перед нами совершенно исключительный памятник по богатству сочных бытовых фактов и по научным проблемам, встающим при его изучении. Подобных произведений, где так был бы показан обыкновенный античный человек в повседневности, нет в античной литературе.
Теофраст – греческий ученый конца IV в. до н.э., ученик Аристотеля. Родом с о-ва Лесбоса, он всю жизнь провел в Афинах, где учился сперва у Платона, а затем, и главным образом, у Аристотеля, который любил его больше всех учеников. Аристотель завещал Теофрасту и свою школу и всю свою богатейшую библиотеку, со всеми собственными рукописями. Теофраст, как учитель, становится во главе философской школы; как ученый, он продолжает развивать учение Аристотеля. Его эрудиция и его блестящее красноречие привлекают к нему сотни учеников; предание говорит об его необычайной популярности среди современников, а легенда приписывает ему две тысячи учеников. Теофраст приходит в историю с отзывом от Аристотеля, и соответственно этому мы его и принимаем. Десятки его работ для нас потеряны; мы только знаем, что он, как и его великий учитель, писал на самые разнообразные научные темы. Среди его сочинений, до нас дошедших, самыми известными являются ботанические трактаты и «Характеры».
Время, в которое жил Теофраст, было той переломной эпохой, когда Греция сходила на нет, уступая место эллинистической монархии Александра Македонского. Отсутствие больших принципиальных линий характеризует греческое общество накануне полного падения Афин как государства. Мелкота и серые будни наполняют общественную жизнь, лишая ее большого политического и гражданского содержания, которое было в отошедшей эпохе V века. Усиливается интерес к частной жизни, к комнатному человеку, к быту в его будничных, мелких проявлениях. Свободорожденный грек веками воспитывался в гражданственности; жизнь свободного афинянина классической эпохи проходила на площади, в народном собрании, в суде, в гимнастических залах, где собиралось все общество свободорожденных – аристократы и демократы – и где обсуждалась

злоба* дня, в театре, с его пьесами на мировые темы, в общеплеменных собраниях. Но в V в. все формы бытовой жизни были формами жизни общественной: баня – это место не просто мытья, но арена физкультуры, имеющей политическое и гражданское значение, гимнасий и палестра – это общественные собрания, где происходит тренировка в физической и умственной силе; театр – это плацдарм для постановки самых актуальных для общества проблем. Каждый состоятельный гражданин обязан был нести государственные повинности; он обязан был участвовать в постановке театральных действ, в устройстве празднеств, в построении и снаряжении государственного флота, и так далее. Личная жизнь была насыщена общественным содержанием; улица – это было место встреч и новостей, обед дома – традиционное собрание, обсуждавшее за чашей вина все наиболее актуальные темы. Самые «угощения», хождение в гости, прием гостей – это все был узаконенный обычаем и религией обязательный институт и общественная, если угодно, повинность. В этом бурном потоке политической жизни особое место занимала знаменитая «агора* «, что значит по-гречески и площадь и рынок. Это – центральная часть Афин. Это центр политической, торговой, умственной жизни греков V века. Это место, где находятся школы и палестры, меняльные конторы-банки, лавки и мастерские, рестораны и кофейни. Собираются у цырюльника* и говорят на политические темы; заходят в парфюмерную, чтобы поговорить о театре. Выступают с речами прямо на агоре*, и опытный политический оратор собирает вокруг себя толпы свободных граждан. Здесь подготовляются исходы крупных судебных процессов и решения народных собраний; агора – это место, где организуется общественное мнение. Политические и партийные страсти репетируются здесь.
Во времена Теофраста политический апогей Афин позади. Менандр, друг и ученик Теофраста, знаменитый автор новоаттических комедий, изображает комнатные трагедии, которые кончаются благонравно и благополучно; он интересуется человеческим характером и придает ему огромное значение, но берет его, так сказать, в житейском обиходе, в проявлении узкочастных, интимных страстей, каковы любовь, вожделение, стыд, ревность и т.д. Политической комедии Аристофана уже нет. Трагедия с мировыми темами угасла. Нарождается новый вид драмы: это комедия типических характеров, взятых со стороны интимных аффектов.
Большой политической площади тоже не найти. Агора* обращается скорее в рынок, чем в площадь. Лавок и мастерских еще больше, чем было; гуще насажены меняльные столы. Торгуют съестными припасами преимущественно; специальный женский рынок обслуживает интересы женщин; в сапожной лавочке примеряют обувь, а рядом разложены на особом столе готовые платья различных цен. Тут же продают породистых лошадей, свежие овощи и бакалею, благовонные мази, рабов и служанок. Вокруг находятся харчевни, цырюльни, поварни, публичные дома и игорные притоны, где играют в кости. С утра здесь кишит масса народа. Приходят среднего достатка люди с идущим сзади рабом-сопроводителем; возле них трутся

обнищавшие* собратья, ставшие их прихлебателями. Картина будничной, мелкой, торгашеской жизни налицо. Политических ораторов сменили площадные крикуны, которые надорванным голосом по ветру пускают обрывки обветшалых фраз; на другом конце рынка идет балаганное представление, и сборщик платы вступает в драку с «зайцами». Возле мясника, заговаривая ему зубы, один из толпы пытается стянуть кусок мяса, а там, где орехи и сладости, кто-то незаметно грызет какое-то лакомство. Хвастун собирает около себя толпу праздношатающихся и рассказывает небылицы. С омерзением к черни приходит тщательно одетый аристократ, громко призывая к старым порядкам. Жизнь снижена и опошлена. Вон там какой-то болтун вцепился в прохожего и не дает ему передохнуть; озабоченно какой-то грязно одетый прихлебатель нанимает флейтисток для своего патрона; поворачивая голодного раба во все стороны, покупатель-скряга до обморока торгуется с продавцом.
Теофраст среди них, на агоре*. Он с ними и в театре, где видит, как скупой негодяй проходит даром на чужое место, да еще приводит с собой и детей и их учителя; как один из зрителей нарочно хлопает и свищет, когда не нужно, другой громко рыгает, а третий сидит и спит. В гимнасии, палестре и бане он видит старых пошляков, которые норовят обмануть банщика и публику; на празднестве он замечает убогие приношения скупых и тщеславных людей. В народном собрании и в суде перед ним проходят люди, которые выступают в интересах своей партии и топят противника. Он бывает на общественных обедах и в гостях, где хозяин крадет чужую порцию, стараясь у себя дома отделаться самым скудным угощеньем. С точки зрения моралиста Теофраста, который не понимает социальной обусловленности явлений, а объясняет их свойствами людей, имущественные выгоды ослепляют человека; он теряет покой из-за боязни потерять часть имущества или денег; он сидит дома, отдавая валяльщику в чистку платье, и делает так, чтоб пореже его мыть. Ростовщичество – ведущее занятие; Теофраст видит, как все торгуют и все отдают в рост, все жульничают и делают подлости. Для него. образованного философа, кажется смешным невежественное суеверие; он подмечает, как религию афишируют только тщеславные люди для показа. На поле битвы ему видны одни трусы, которые боятся не только морского сражения, но вида волн.
Теофраст не понимает причины явлений, хотя он эрудит и знает очень много. Он видит только то, что непосредственно существует перед его глазами. Он видит современных ему людей и думает, что природа дала им определенные врожденные свойства, носителями которых они служат. Эти свойства – пороки. А Теофраст ученый. И вот он задумывает ради пользы науки сгруппировать свойства людей, которых он видит и записать их, расклассифицировав по основному пороку. Каждому такому свойству соответствует, как тип, определенный носитель свойства, определенный человеческий характер. Каждый характер – это живое воплощение какого-то типизированного и отвлеченного свойства, ничем не обусловленного, кроме самой природы.
И вот Теофраст создает тридцать характеров.

2*
Почему же Теофраст, ученый и философ, задается целью описать характеры своих типизированных современников? Разве он художник или публицист? Сатиру ли собирается создать Теофраст, назидательное ли сочинение? Нет, стиль его описания бесстрастен и лишен показной тенденциозности. Это удивительный и редкий жанр научной литературы, сложенный по приемам художественной. Теофраст создает тридцать портретов с натуры, и эти портреты должны служить живой иллюстрацией тех отвлеченных пороков, которые он стремится бесстрастно описать. И он прибегает к этой регистрации ходячих человеческих свойств именно потому, что он философ. В греческой философии легко прослеживаются идеологические корни, приводящие к понятию порока, как свойства, врожденного человеку от природы. Вопросом о прирожденных свойствах человека занимается та часть философии, которая называется этикой, от «этос», что значит по-гречески нрав, обычай, характер; предметом этики является и то, что впоследствии, уже в новое время, составляет предмет психологии. Возможность понятия врожденных добродетелей или пороков появляется в греческой философии на почве своеобразного восприятия мира. В греческой философии, как и во всякой другой, этика непосредственно связана с теорией познания. Отношение к видимому миру и оценка действительности – вот что лежит в основе всякой системы морали. В рабовладельческом обществе человек настолько связан, что зависимость от природы кажется ему непреодолимой. Связь этики не только с теорией познания, но и с политикой, с общественными взглядами, с общественной практикой – видна и у Аристотеля, учителя Теофраста. И у Аристотеля дуализм хозяина-раба приводит к построению двойной морали; но коренным и прогрессивным сдвигом в его системах является отношение к пороку, как к такому свойству человеческой натуры, которое может поддаваться исправлению.
Отрицательная оценка действительности создает, рядом с дуализмом в этике и понятием прирожденных свойств, еще и своеобразное восприятие реальности. Видимый мир в идеалистических системах философии является миром зла и всего низменного. Реальное и дурное – синонимы. Но в классическую пору греческой философии этот парменидовский пафос имеет свое величие; в эпоху Теофраста реальное начинает увязываться, как синоним, не только с дурным, но и с комическим. Тем самым оказывается комическим и порок, а добродетель отходит в область «возвышенного», антиреального, преимущественно туда, где соседство с религией дает себя видеть воочию. В эпоху Теофраста уже не может быть ни серьезного реализма, свободного от комической подачи, ни высокого реалистического персонажа; каждый реальный, живой человек есть не больше, как носитель отвлеченного свойства, роковым образом полученного им от природы. Так, в эпоху Теофраста появляется и уже действует натурализм, объектом которого является обыденная жизнь и, главным образом, в виде ведущей тематики – порочность и пороки. Эти пороки – неизбежный дар самой природы, действую

щей* в человеке непреодолимым образом. Поэтому физические, чисто внешние черты человеческих свойств имеют для античного наблюдателя первостепенное значение: по физическим чертам узнаются духовные свойства человека, как и по духовным – физические, и их строгое соответствие и взаимная увязанность для античного наблюдателя IV в., в силу мировоззрительных предпосылок, непререкаемы. Отсюда – самое понятие «характера», что значит по-гречески «штамп», «чеканка», нечто начертанное (в буквальном смысле).Точно так же и «тип» недаром значит в греческом языке «чеканка», «удар». Характер – это ряд внешних черт поведения и наружности, в которых сказывается внутренняя природа человека. Но поведение человека в IV в. есть поведение повседневное, обыденное, а сам человек – частный, обыденный человек. Характер, тип – это понятия натуралистические, которых нет в классическую эпоху V века. Литературный «характер» в IV в. возможен только натуралистический, как порочный штамп, который может быть подан лишь комически.
И где место такому «типажу» и «характеру»? В комедии, конечно; в комико-сатирических жанрах; и с тем же, совершенно одинаковым, правом – в философии, у тех греческих философов, которые специально разрабатывают проблемы этики.
3
Аристотель, учитель Теофраста, оставил целых три трактата по этике. Основное место в них уделяется проблеме добродетели. По Аристотелю, добродетель – это срединное качество, занимающее среднее место между двумя крайностями, одна из которых – порок. Он тщательно определяет и классифицирует и пороки и добродетели, понимая под ними душевные свойства; его определения – отвлеченно-научные, описательные, наивно психологизирующие. Самые этики Аристотеля – трактаты, писанные сухим, отвлеченным, научным языком. Вопрос о зависимости Теофраста от Аристотеля осложняется тем, что на руках у Теофраста оказалось все научное наследие учителя, в том числе и много неопубликованных рукописей, – а в античности взгляд на авторское право был своеобразен. Теофраст, с позиций античного ученого, мог считать своим долгом беспрекословное продолжение и повторение своего учителя: таких примеров сколько угодно. У Аристотеля интерес к раскрытию характера человека прослеживается во многих работах; известны его описание человеческих страстей и характеристика возрастов и возрастных аффектов в «Риторике». Можно считать несомненным, что Теофраст следовал за Аристотелем; но манера и стиль «Характеров», с их художественной выпуклостью и портретарным выполнением, не вытекает из научного стиля Аристотеля. Но такое письмо в манере Теофраста ходило, и как раз философы-моралисты оставили нам этот странный, полунаучный, полухудожественный стиль. Так, у стоиков, выдвигавших проблему поведения и добродетели на первый философский план, кое-что в этом направлении было. Стоик Аристон Хиосский писал на темы, близкие Аристотелю и Теофрасту; он не дошел до нас, но мы о нем можем составить представление по 

работам* Филодема, эпикурейца, жившего в I в. до н.э. Среди его философских трактатов имеется специальное исследование о пороках, связанное с Аристоном. Трактат Филодема о пороках дошел до нас в очень плохом состоянии, на обуглившихся клочках папируса; все же отдельные фразы показывают, что Филодем, рядом с отвлеченными сухими рассуждениями, пользовался иллюстрацией своих положений в духе Теофраста. Но Аристон работал во второй половине III в. до н.э., а Теофраст умер в его начале. Ясно одно: где-то на общей магистрали, хоть и в разных ее точках, ходили одни и те же представления о человеке и его характере, одни и те же иллюстративные возможности и способы рассуждения. Дело в общественных предпосылках сознания, в отношении к видимому миру и к социальной действительности, в оценке человека и человеческой личности. О природе, о свойствах природы, о добродетели пели, слагая поэмы, а с течением времени стали писать прозой. О характере живого, так сказать, повседневного человека не писали в классическую пору вовсе; начиная с IV в., стиль подачи человека и его характера – натуралистический, как неизбежное следствие вульгарно-реалистического отношения к действительности. Вот почему Теофраст и Филодем, без непосредственной зависимости один от другого, без влияния и заимствования, впадают в одинаковый стиль. Человек проявляется, в глазах обоих философов, в повседневном поступке, т.е. в манере задавать вопросы, отвечать, носить платье, брать проценты, запрашивать с покупателя цену, держать себя за едой, обращаться с патроном, с женой, с прислугой. Это все тот же комнатный, домашний человек, это то же его комнатное, узколичное, самое мелкое обличье, проявляется ли оно за обедом, на рынке, или в собрании. Человек повернут к будням, и врожденные от природы свойства его обывательского характера проявляются в мелкопонятых поверхностных поступках. Наглый человек носит платье выше колен или, садясь, задергивает его так, что видна нагота, а то и просто поднимает его, цинизма ради – это все зависит от степени его грубости и бесстыдства. Скупой и недоверчивый берут проценты в момент священного пира или приходят за ними на дом. Человек гнусный жалеет купить жене служанку, дать в долг соседям безделицу; он кормит своего раба чужой порцией, держит его впроголодь, наваливает на него чрезмерную тяжесть; если он груб и дубина, он доверяет тайны своим наемникам и подозрительно относится к ближним по крови. Каждому душевному свойству соответствует свой стандарт поступков, своя манера говорить и смеяться, даже ходить по улице и откликаться на приветствия прохожих: гордость требует не замечать встречных, лесть – заигрывать с ними, взбалмошность – не отвечать им. Поведение человека – это проявление вовне его свойств, в основе порочных.
4
Главный комментатор «Характеров», от которого стали исходить и все новейшие ученые издатели и толкователи Теофраста, известный гуманист Казобон усмотрел в «Характерах» объяснение комедийных масок. Дело в том, что чуть ли не все человеческие характеры,

описанные* Теофрастом, являются типичными характерами античной комедии; каждый такой характер имел свою маску, верней, каждая комедийная роль с таким или почти что с таким характером исполнялась актером в соответственной стандартной маске. Часто думают, что Теофраст зависел от аттической комедии. То, что Менандр был учеником и другом Теофраста, иногда заставляет ученых считать, что аттическая комедия инсценировала его «Характеры». Но дело-то все в том, что и комедия и философия выросли из одних и тех же классовых корней сознания.
В греческой художественной литературе вопросом этического поведения человека занимается лирическая хоровая ода стиля Пиндара и знаменитая аттическая трагедия. Не пороками, конечно, интересуется та и другая, не поведением в нашем смысле слова. Лириков и трагиков волнует большая проблема жизненного пути человека как смертного существа; это проблема этической добродетели, этической чести, это вопросы наилучшего достижения лучших земных качеств. Пиндар, как и его предшественники, иллюстрируют свои сентенции показом мифологического примера в его действии; он зарисовывает мифическую ситуацию и дает в ней действовать мифическому герою, который известным образом говорит, подвизается, совершает доблестный или постыдный поступок,- а Пиндар делает из этого моральный вывод.
Аттическая трагедия занимается проблемой человеческого поступка с точки зрения роли судьбы; вопрос этического поведения человека глубоко увязан в ней с вопросом предопределения. И в трагедии характер человека есть нечто, данное ему от природы судьбой; и в ней отрицательные качества смертного зависят не от него самого, но выявляют замысел высших сил, скрытый от человека. Но это человеческое поведение, но этот человеческий характер, но эти отрицательные свойства качественно не те, что выводятся в комедии IV в. Это большие линии обобщенного стиля, направленные на раскрытие не конкретных черт конкретного человека, а на ответ общих, чрезвычайно широких и глубоких вопросов о сущности человеческой воли вообще, о путях жизни вообще. И в трагедии человеку врождено роковое поведение, и в трагедии он жертва тех свойств, носителем которых он является и которые проявляет в поступках и в словах.
В древней комедии типа Аристофана человеческий характер еще не дискутируется; но уже и здесь все действующие лица являются стандартизированными масками мелких человеческих свойств. Здесь действуют люди и чудовища, боги и герои, которые являются реалистически-поданными глупостью, обжорством, хвастовством, трусостью, лестью и т.д. Что Аристофан делает с этими пороками? Ничего. Они не существуют для него в этическом плане. Он смеется над людьми, но не интересуется их свойствами; характера он не видит, потому что он ему не нужен – перед ним большие политические цели, и человек вне общественной системы просто ему не виден. Ему нет ни малейшего дела до характера того или иного человека.
Но и у него в литературной комедии и рядом в народных, балаганного типа, фарсах выводятся люди в одних и тех же масках,