та дается натуралистическая зарисовка грязной женщины и обессилевшего от зноя мужчины. Греческая лирика до внутреннего мира не доходит; она хороша и тем, что может описывать внешние проявления элементарных, пока еще, страстей. Силу переживания она рисует в виде изменений наружности, изменений физических, зрительно-ощутимых, наглядных. Сафо описывает любовь так:
fr. 2 ...немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же –
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
У Архилоха этот наивный архаический натурализм настолько груб, что его не всегда можно цитировать. Впрочем, таков Архилох в оригинале. Перевод невольно облагораживает его, хотя и лишает силы, грубой простоты, древнего своеобразия. Вот как выглядит здесь описание страсти:

fr. 104 Эта та страстная жажда любовная,
переполнив сердце,
В глазах великий мрак распространила,
Нежные чувства в груди уничтоживши.
fr. 102 От страсти обезжизневший,
Жалкий, лежу я, и волей богов несказанные муки
Насквозь пронзают кости мои.

Натурализм греческой лирики свеж, молод и лишен вульгарности; он не снижает и не унижает жизни; его функция прогрессивная, потому что, с познавательной точки зрения, он расширяет мировосприятие. Для данного этапа сознания он исторически оправдан, более того: он нужен и, повидимому, единственно возможен.
В ямбических тетраметрах Архилох обращается с увещанием к своей душе, но и это еще не лирика, не жизнь духа и сердца. Это полу-эпический жанр утешений, в котором меньше лирики, чем даже у Алкмана. Душа, к которой Архилох обращается, меньше, чем человек, потому что она отдает мифологизмом, человеческим двойником, ‛силой’ гомеровских героев (μένος, σθένος).

12*
Греческая лирика, в противоположность европейской, описывает не чувство, а людей, – и это для нее, после эпоса, очень прогрессивно. До чувства она еще не доходит. Страсть, описываемая ею в стиле Сафо, Ивика и Архилоха, берется не с точки зрения переживания, а во внешнем проявлении; греческая лирика начинает с более наглядных и элементарных объектов – с описания любимого человека, – и не его души, а наружности, и даже не наружности, а одежды и убора. Так, у Сафо:
fr. Я к тебе взываю, Гэнгила, выйди
К нам в молочно-белой своей одежде!
Ты в ней так прекрасна! Любовь порхает
Вновь над тобою.
Всех, кто в этом платье тебя увидит,
Ты в восторг приводишь... и т.д.
И у Алкмана наружность девушек передана в виде описания их нарядов. В греческом романе влюбленные не получают никаких психологических характеристик; все 

дело ограничивается очень схематическим описанием их наружности, переданной через описание одежды и головного убора. В Эфиопике так описан герой: «он тоже был на коне, в тяжелом вооружении и потрясал ясеневым копьем с медным наконечником. Шлема на нем не было, и с обнаженной головой участвовал он в шествии, в пурпурном плаще, всюду испещренном золотом, представлявшим борьбу лапифов с кентаврами. Его застежка, из сплава серебра с золотом, была в виде Афины, покрывающей свой панцирь, словно щитом, головою Горгоны» (III, 3, перевод А.Н. Егунова, «Academia», 1932). А героиню Гелиодор описывает еще тщательней, пользуясь средствами экфразы: «Хариклия приблизилась к колеснице, везомая запряжкой белых быков. Ее пурпурное, доходящее до пят, одеяние было заткано всюду золотыми лучами, на грудь наброшен пояс, на который художник расточил все свое искусство... он скрепил хвосты двух змей за их спиною, а шеи змеиные свились друг с другом под грудью, образуя запутанный клубок, откуда показываются лишь головы змеиные, свешивающиеся по бокам, как некий придаток к этому узлу. Ты сказал бы, что змеи

эти не только кажутся ползущими, но действительно ползут... (идет подробная экфраза этих змей)... Волосы ее не были ни вполне заплетены, ни распущены, но большая их часть волной ниспадала с затылка на плечи и спину, а на макушке и у чела нежные побеги лавра венчали их, открывая подобное розам и светлое, как солнце, лицо девушки... В левой руке Хариклия держала лук золоченый, за правым ее плечом висел колчан, другой рукой она держала зажженный светильник. Но и в таком виде сияние исходило более от ее очей, чем от факела» (там же, 4). Лирика, как и роман, описанием красоты наряда описывают красоту наружности. О том, как выглядел Ахилл, мы не знаем ничего, но имеем подробнейшее описание его вооруженья, – Сафо передает красоту возлюбленной путем описания ее венков, ее умащенья, движения ее руки, протягиваемой за чашей:
fr. Как фиалками многими
И душистыми розами,
Сидя возле меня, ты венчалася,

Как густыми гирляндами
Из цветов и из зелени
Обвивала себе шею нежную,
Как прекрасноволосую
Умащала ты голову
Миром царственно-благоухающим,
И как нежной рукой своей
Близ меня с ложа мягкого
За напитком ты сладким тянулася.
Это описание достигнуто, по обыкновению, средствами перечисления: цветы, которыми обвита голова, цветы, которыми окаймлена шея, умащенье головы, протянутая за напитком рука. Иногда к этому присоединяются звуки голоса, смеха, плача. Во fr. 2 Сафо завидует человеку, который
...твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех.
Или в цитированном fr. 3:

...она плакала,
Плача, так говорила мне.
Типично-греческим лириком является Гиппонакт. Его замечательные холиямбы (хромые ямбы) прекрасно передают своеобразный колорит греческой лирики с ее примитивной чувственностью восприятий, со зрительным видением, с узким кругом вполне элементарных переживаний и даже ощущений. У Гиппонакта этот круг особенно прост: