Евангелие   —   Лист 3 (об.)

гонения* – оказались всего-навсего типичной приметой языческого эротического жанра.
В самом деле, именно в греческом романе мы имеем налицо в качества самой характерной приметы «мнимые смерти» героев. А что такое эти «мнимые смерти»? Это, на языке христиан, мученичества и страсти. Ибо там и тут безбольное прохождение через смерть, несгорание в огне, благополучное утопание, чудесное освобождение из пасти зверей и т. д., и т. д. В греческом романе один герой тонет, другой горит на костре, третий повисает на дереве, точь-в-точь христианские мученики. Да, но это еще не все. А неправедный суд? А преследования со стороны бесчестных и злых врагов, а тюрьма, побои и пытки, а стойкость и праведность героев? Ведь и это все столько же типичные черты именно греческого романа, сколько и христианских страстей. Таким образом, дело не в том, что наши Деяния оказались бы романом по какой-нибудь любовной примете, как некоторые ученые готовы были признать: дескать, Фекла, несомненно, влюблена в Павла, а так как греческий роман есть любовный роман, то, пожалуй, и наш апокриф – греческий роман. Нет, далеко не в этом дело. Суть в том, что наш апокриф является греческим романом по наиболее коренным жанровым приметам, а именно, по мученичеству и страстям. А это сейчас же ведет к чрезвычайно важным методологическим и принципиальным сдвигам. Потому что мы в праве сказать: В чем же тут дело? почему эротический жанр может, характеризоваться чертой мученичеств, а христианские Деяния апостолов неразрывно слиты с романом влюбленных?
Тот факт, что мы установили тождество Деяний с романом, сейчас же несет за собой очень важный результат, а именно, он ставит ребром вопрос о самом греческом романе и о жанре христианских мученичеств вообще. И тогда мы задаемся вопросом: не есть ли с таким же правом греческий роман – мученичество, как мученичество – греческий роман? И вот уже одной постановкой именно такого вопроса мы сразу же подходим к диалектическому анализу. Перед нами два литературных явления, совершенно различных в оформлении, настолько различных, что между ними невозможно, казалось бы, найти ничего общего: и эти два различных явления оказываются нераздельно слитыми. Ясно, что мы ничего не можем объяснить из одного наличия двух исторических фактов или, как теперь говорят, из их функциональности, из их современного смысла и т. д. Ну, изучим роман, узнаем, что он представлял для современного общества; изучим Деяния. И этим только будем отдалять один жанр от другого, по их диалектики не уловим и не объясним. Необходимо посмотреть, когда и как создалось то, что впоследствии стало греческим романом. Мы должны сказать прямо, это слишком дешевый способ – думать, что был какой-то готовый литературный жанр язычников, скажем, греческий роман, а потом явились христиане и подкрасили язычество под христианство. Нет, явление перед нами более сложное и более глубокое. Христианство вполне добросовестно «обирало» язычество, и они оба, идя самостоятельными идеологическими путями, строили свой фундамент из общих камней. Каковы же они, эти камни? Каков общий фонд этих различных литературных жанров? Чтоб «разоблачить» эти жанры, у нас есть очень хороший, испытанный в науке о древностях, способ. Дело в том, что в древнем литературном произведении всякие имена (т. е. имена действующих лиц и названия местностей) являются, как давно установлено, неподвижным наследием прошлого: имена сами по себе считались чем-то очень важным, и, раз имя было дано, оно переходило из произведения в произведение, от одного автора к другому. Так вот, возвращаясь к нашим Деяниям, мы и здесь постараемся проанализировать, в первую голову, имена действующих лиц.
Сначала перечислим их: Фекла, ее мать Феоклея, ее жених Тамирис, потом апостол Павел, потом царица Трифэна и, наконец, умершая дочь этой царицы Фальконилла. В этом перечне два лица носят исторические имена: апостол Павел и царица Трифэна (царицы с таким именем существовали в Малой Азии и в Египте эллинистических времен). Ну, а как остальные? – И вот тут-то полу