Евангелие   —   Лист 6

заключается*, что смерть представлялась древним людям как разлука, но временная разлука, а нахождение – как воскресение.
Мы имеем дело здесь с земледельческим представлениями, созданными на почве земледельческого хозяйства, которое связано непосредственно с землей и ее обработкой. Главное внимание обращено на урожай, на погоду, на соотношение между посевом и жатвой. Однако, древнее земледельческое общество по-своему осмысляет все происходящее. Все, что связано с погодой, с общими природными явлениями – дождь, тепло, холод, солнечный свет – это все представляется небом или частью неба, т. е. мужским началом, оплодотворяющим начало женское, землю, своей влагой и своим теплом. Земля – это женщина, мать; растительность – колос, злак, плод, цветок – это ее сын или ее юный любовник. Во время посева земледелец зарывает в землю зерно, обсеменяя поле; это кажется ему актом оплодотворения земли, таким же точно, как женщины. Семя пропадает под землей, исчезает, по представлению древнего хлебороба – оно умирает. Поэтому, смерть и исчезновение – это одно и то же. Древнему земледельцу образ земли как преисподней, в которой умирают семена, рисовался в виде женщины, матери или любовницы, но губящей, умерщвляющей своего сына или любовника. Однако, наступает момент, когда зерно прорастает – это оно вновь появляется на свет, рождается, воскресает. Поэтому рождение ребенка казалось тем же самым актом, что и прорастание зерна, а то и другое – оживанием, воскресением из временной смерти. В то же время земледельческий быт, с его слепой пассивностью перед силами природы и с его значительной зависимостью от внешнего мира явлений, от почвы, погоды и т. д. создает базу для религии кротости и покорности; окружающий мир прдставляется ему в виде злой, капризной силы, которая внезапно обрушивается и вполне неожиданно то губит, то обновляет. Отсюда, обреченность – главная черта земледельческих мифологий; земледельческие боги – боги покорные, кроткие, которые терпят незаслуженное гонение со стороны темных сил. Они недолговечны; сегодня растительность цветете – завтра увядает. Вся их жизнь – гонения, мученичества, страсти. Но как раз в смерти они совершают процесс обновления, и сегодня умершие, они завтра воскресают. Так как земля представлялась преисподней из своего чрева рождающей новую растительность, то смерть стала казаться необходимой базой не только для воскресения, но и для нового рождения, для рождения вообще. Но и от соединения мужчины и женщины тоже родятся дети. И вот половой акт стал казаться тем же самым, чем казалась земля, т. е. смертью, дающей воскресение и новое рождение. Позднее на место полового акта стала «любовь» или «брак» или «прелюбодеяние», но дело от этого не изменилось, а по-прежнему любовь или брак были тождественны смерти.
На почве всего этого любовь в греческом романе есть столько же мотив смерти-похорон, сколько и мотив брака. Разлука или исчезновение повторяет этот мотив полового акта, и потому в греческом романе герои исчезают или разлучаются. Дальше идут поиски исчезнувшего бога растительности и его нахождение: это поиски и нахождение любовников. Ведь семя, чтоб ожить, должно быть погребено, должно умереть (в утробе земли или женщины), и бог, чтоб воскреснуть, должен временно умереть (как растительность – во чреве матери-земли, а как сын – во чреве матери-женщины). На этой почве создается мотив эротики (производительного акта или любви), который одновременно есть мотив воскресения. Вообще, раз воскресение и оплодотворение представлялись одинаковым актом, образ плодородия мог быть передан в мотивах хозяйственного земледелия, и тогда мы имеем такие мотивы, как «страда плодов», как смерть и воскресение растительности или бога растительности. Но этот же образ может быть передан в отношении к чисто человеческому производительному акту, и тогда получаются мотивы «страстей» богов-героев, их погребения и воскресения из гроба или мотивы их любви, «страсти», брака, блуда и т. д. Итак, здесь лежит диалектический момент: любовь и эротика в культе богов плодородия есть смерть и воскресение,