Евангелие   —   Лист 6 (об.)

при* чем один и тот же образ плодородия, будучи по существу единым, дает изначально и одновременно два совершенно различных оформления.
В историческое время эти два оформления окончательно расщепились, и эротическая сторона культа стала казаться одним явлением, а земледельческая совсем другим. Однако диалектика процесса все же одержала победу над этой кажущейся двоякостью, и в греческом романе нерасторжимо слиты два противоположных начала, эротическое в виде страсти героев, а мученическое в виде страстей божества. С этой точки зрения, греческий роман представляет собой воскресенческую новость, совершенно тождественную евангелиям, хотя и различно оформленную. Ведь если в схеме обрамления греческого романа мы видим разъединенную и соединенную любовь героев, то все его эпизоды, весь его, так сказать, фарш состоит сплошь из «мнимых смертей», т. е. из эпизодов смерти, которая кончается воскресением. Самая любовь героев, как мы подметили только что, представляет собой смерть, и в день брака герои в той или иной форме умирают. Напротив, в день соединения они возрождаются. Такова же в сущности и схема всех мнимых смертей; только в евангелиях мы встречаем страждущее божество, а в романе – влюбленных героев, но и они оказываются мнимо умершими и вскоре чудесно воскресают, восставая прямо из гроба. Но кроме таких непосредственных воскресений, греческий роман дает сплошь и рядом сцены распинаний, повешенья на дереве, и в этой роли распинаемого мы снова видим влюбленного героя. При этом, как и в евангелии, самое распинание проходит в обстановке маскарада-глумления. То, что на месте страждущего бога мы видим любовника, диалектически понятно: это один и тот же образ растительности, в частности дерева, то в виде бога плодородия, то в виде возлюбленного матери-земли. Вообще, эпизоды повешенья или распинания представляют собой рассказ о божестве дерева, первоначально о самом дереве, как это мы видели в культе дерева-Феклы.
Точно таковы же в греческом романе водные эпизоды – утопание, кораблекрушение, катастрофа на море, плавание и т. д. Они дают в переформленном виде рассказ о божестве воды, о самой воде, как это было видно по Тамирису, олицетворявшему воду; в евангелиях этот развернутый в эпизоды образ воды создает сцены крещений, погружений в воду, хождения по воде, бурю на воде и т. д.
Греческий роман имеет и такие эпизоды, которые входят в самом большом количестве в христианские мученичества и жития, покоясь на представлении об огне и о животном, как о божествах: это огнеборство и звероборство. Каждый из этих эпизодов имеет, как и эротика, свое отдельное и равноценное существование не только в рассказах и мифах, но и в культе вообще и в обрядах. Мы знаем об обрядах погружения в воду, знаем международные праздники костра и обрядовые бои со зверями.
Из многочисленных мифов и обрядов мы видим, как в их основе лежит пучок образов, данных самой реальной действительностью: вода, земля, дерево, огонь (еще раньше – просто солнечный свет) – вот первоначальный элементы внешнего мира, с которыми сталкивался лицом к лицу древний коллектив.
Эпизоды утопания – это рассказ о воде, но вода уже олицетворена в утопающем герое, а сама по себе, в качестве воды, осталась в виде места действия. Эпизоды повешенья и распятий – это рассказ о божестве-дереве, но дерево уже представлено, как бог иди как влюбленный герой, а самое дерево есть место, к которому он привешен. Точно так же огонь есть первоначально самостоятельное божество, но потом оно играет роль только костра, а его олицетворение, герой или героиня, изображаются выходящими из его пламени. То, что позднее является мученичеством в христианских житиях святых, в деяниях и в мученических актах, у язычников было культовым праздником (таковы и сейчас в деревенских обрядах Ивановы Костры, потопления Ярила, повешенье чучела и т. д.); языческий праздник сделался у христиан мученичеством. Но две разные хозяйственных структуры – охотничья и земледельческая – дали две идеологии, а две идеологии – две структуры для мифа и для обряда, а в дальнейшем и для литературного