Евангелие   —   Лист 8 (об.)

Но*, помимо этого, Вифлеем имеет еще одно название – Эфрата, что значит «плодородная нива». А это же имя носила Мириам, сестра «пасхального» Моисея.
Но посмотрим еще на одну разновидность Вифлеемского фольклора, на евангелия. Перед нами чудесное рождение в Вифлееме от девы бога-сына. Его земной расцвет совпадает с праздниками зелени, плодов, жатвы; его встречают, устилая его путь зеленью пальм и срезанными с деревьев свежими ветвями. Муки его совпадают с праздником хлебного поста, с жертвой снопа, с закланием агнца, кровь которого искупает от смерти, а его воскресение – с первым выходом ячменя, с новой жатвой. Хлеб есть тело его, и символ его смерти – кусок хлеба, и когда он передает его, этим дается знак будущей гибели. Он погружается в воду и в воде получает обожествление. Его преследуют, неправедно судят. Гибель его насильственная; он предается в кедровом саду, у потока; на том месте, где он умирает, цветет сад. Еще он жив, когда толпа идет за ним, женщины бьют себя в грудь и поднимают над ним заплачку. Смерть ждет его на дереве; распиная, его переодевают в маскарадные царские одежды и насмехаются над ним. Его погребают, но он внезапно воскресает, и плач сменяется ликованием. Одна из женщин носит имя Марии, и этим именем называется и мать его, и блудница, и та, при которой он воскресает. На его смерть откликается вся природа – гаснет солнце, наступает тьма, наступает землетрясение. Воскреснув, божество возносится на небо; все города, враждебные ему, теперь погибнут.
Итак, мы видим, что сюжет евангелий представляет собой типичную разновидность именно Вифлеемского жанра, и упирается в хозяйственно-трудовой процесс сеяния и жатвы. Идеологически переформляясь, этот процесс обращается в исчезновение зерна, пребывание в земле, появление на том же, месте из земли в новом виде. Отсюда образ смерти и воскресения. Этот образ развертывается в мотивы исчезновения, поисков и нахождения. Но эти мотивы, будучи идеологически едиными, различны в своих оформлениях. Исчезновение может выражаться путем поста, голода, увядания, любовной разлуки, брачного воздержания. Промежуточная стадия передается в мотивах искания погибшего или уехавшего, странствия, обрядов воды, крови и вина, огня, и дерева. А нахождение передается жатвой, разговением, производительным актом, воскресением из мертвых, возвратом любовников; сюда же идут мотивы раздачи хлеба, насыщения голодных, семейной или любовной встречи.
Таким образом, вся разница между евангелиями и греческим романом отнюдь не в идеологически различном происхождении, а только в различных оформлениях мотивов; внешнее же различие мотивов есть исконное условие всякого сюжета и жанрообразования. Греческий роман идет по линии эротических мотивов, евангелия – по линии мученических.
Но возникает естественный вопрос: как это евангелия сохранили свой культовый характер, религиозный, богослужебный, а греческий роман стал светским, мирским жанром? – Здесь нужно прежде всего сказать, что и греческий роман вполне сохранил черты своего богослужебного происхождения, вроде «Руфи», которая осталась при Пятидесятнице словесной частью богослужения. Дело в том, что языческие боги плодородия имели свои жизнеописания, которые представляли собой рассказы о «делах и страстях ужасных и великих»; эти боги мало-по-малу стали казаться просто героями и выдающимися людьми. Священные сказания обратились в жизнеописания; чтобы придать им правдоподобие, их стали составлять якобы по воспоминаниям очевидцев или на основании строго проверенных источников. По характеру такие жизнеописания сделались деяниями, по форме воспоминаниями. Так, самое законченное евангелие, составленное по Луке, именует себя рассказом о событиях вполне достоверных, тщательно исследованных, составленных по воспоминаниям – рассказом о страстях и делах Христа. С другой стороны, создаются «деяния апостолов», на основании якобы воспоминаний сподвижников апостолов. И евангелие Луки и деяния апостолов, не будучи письмами, представляют собою, по общей форме, обращение к ко