Евангелие   —   Лист 9 (об.)

мученичеств* и страстей, в том числе евангелий, понятны. Что касается до комедии, то ее связывает с евангелиями и греческим романом тождественный сюжет. Греческая так называемая «новая комедия» вся построена на культовом «детском» сюжете: здесь во главе находится мать-дева, которая тайно носит свою беременность либо от бога (в древних версиях), либо от смертного, но на празднике бога изнасиловавшего ее. Затем эта дева тайно рождает младенца, этот младенец переживает ряд злоключений, имеет любовную историю тоже с подкинутой героиней, потом родители находят и узнают своих детей, и все кончается браком.
Итак, остается только один вопрос: когда и как исторически стал быть греческий роман отдельно от евангелий, деяний, и т. д.? И как следует относиться к его глубокому доисторическому прошлому, давшему ему наличие его форм? Греческий роман, как и евангелия, создан определенными общественно-историческими условиями, и до наличия этих условий не существовал вовсе. Существовали, быть может, все его отдельные элементы в совершенно самостоятельном и разорванном виде (сюжеты эротики, огнеборства, распятий и т. д.), но греческого романа, как такового, не было. Он создается впервые только при конкретных социальных условиях. Жанр новой комедии процветал в Греции в IV-III веках до христ. э., во II-I веках начинается жизнь греческого романа, и в том же I веке закладывается идеологический фундамент евангелий, с оформлением в I веке христ. э. Таким образом, все три разновидности единого жанра выходят на историческую арену в период эллинизма, о котором в начале этой статьи уже была речь. Немногим позже после евангелий появляются Деяния апостолов, а спустя век мы застаем «языческие деяния» – «Житие Апполония Тианского».
Новая комедия представляет собой продукт эллинизма в его расцвете. После греческого города-государства создается огромная международная монархия (в результате завоеваний Александра Македонского) с международным рынком, с богатой торговлей, со всеми элементами «докапиталистического капитализма». Греция отходит на задний план, а исторической ареной делается Восток, с особо выдвинутой ролью Египта. Новые производственные задачи вызывают усиление техники, а техника* науки, искусство и литература стремятся к реализму. Это время комедии нравов и бытовых сценок; рядом процветают научные жанры, имеющие характер разысканий или изучение старины. Но эта международная монархия быстро ослабевает, и через два века, ко времени создания греческого романа, уже доканчивает свое существование. Подточенная системой азиатского производства, экономически обессилевшая, ослабленная в политическом отношении междуусобными царскими войнами и распрями, Греция стоит теперь перед полным кризисом. Образованные греки и не греки из буржуазных верхушек говорят по-гречески, читают греческую литературу и хотят быть преемниками греческой знаменитой культуры. Но для этого нет общественного импульса. Единственный источник литературы – культовый материал, но к этому культовому материалу уже нет никакого религиозного доверия, потому что и старая религия разложилась вместе со старой идеологией. И вот создается, на основании переосмысленного культового материала, новый светский жанр, который подражает греческим литературным приемам. Помимо стиля, новые авторы хотят возродить и многие мотивы недавней греческой литературной моды. Так как им ближе всего начальный эллинизм, они пытаются продолжать его наиболее характерные мотивы – реализм, эротику и девство. Но реализм греческого романа получается сухой, отвлеченный, вне времени и пространства; эротика, которая в начале эллинизма была здоровым голосом жизни, в греческом романе приторна, слащава и безвкусна как сахарин; наконец, эллинистический мотив девства в гротеском романе тоже получает характер донельзя натянутый, вымученный. Но социальные потребности заставляют выбирать не любой материал для любого случайного жанра, а делают отбор и жанра и материала для него. Удовлетворить могла только «прозаическая проза» – уже было не до «высоких» жанров со стихами, как эпос или трагедия. Вместо «идей» и «морали» требовалась занимательная интрига, как