Идея пародии   —   Лист 13

тых* монахини Гросвиты, для автора бессознательно, была религиозно возможной. Но особенно показателен пример из области совершенно другой — из мира ситуаций и персонажа. Для тех, кто давно постиг примитивную погрешность всякого деления на “периоды” и уловил общую жизнь “жанра в себе”, для тех не напрасной окажется параллель с трагедией западной: я напомню, что у Шекспира, Кальдерона и Лопе-де-Вега (оговариваюсь: как и у всех менее гениальных драматургов) трагическая концепция идет рядом с комической, как в фабулах, так и в общей композиции. Ребячески говорилось, что это проистекает из гениального знания жизни, дающей трагизм рядом с комизмом; нет, подпочва более прозаическая и более конкретная, лежащая в происхождении драмы вообще. Сошлюсь на полную аналогию в индусской драматургии, где т. н. prahasana* есть та же одноактная драма улыбки, осмеивающая самый высший правящий и священный класс, и на роль видушаки, слуги-шута, несущего за собой комический раккурс трагических ситуаций. Как у индусов, римлян и греков, так и у Шекспира и испанских трагиков есть известный канон литературных форм, который обязывает создавать две фабулы, два хода ситуаций и два типа персонажей. Еще Тикнор, знаменитый знаток и отец истории испанской литературы, обращал внимание на роль слуг в испанской драме и приходил к заключению, что в них — пародия на главных действующих лиц, — правда, “пародия” в обычном смысле, как подражание и каррикатура* ; занимаясь генезисом роли шута, я на целом ряде примеров убеждаюсь, что природа т. н. “слуг” лежит в