отступил перед знаком креста на груди. Олицетворения креста, оба героя в то же время разбойники, еще более подчеркивая единичность тройного распятия Христа. Отношения возлюбленного и возлюбленной (Мардук-Белит) здесь дублируются кровной связью сестры-брата (Моисей-Мириам). Две сцены очень стерто воспроизводят архаику сюжета: герой объясняется в любви героине в присутствии покойника, ее убитого брата (I, 11), причем героиня должна быть с телом наедине, как мертвая с мертвым (ib. 10), и герой находится у нея тайно; затем, монастырская келья трактуется, как гроб (I, 11), и героиня, как супруга Христа, – и здесь именно герой собирается соединиться с героиней (I, 10). Противопоставления взяты, во всяком случае, из самого сюжета:
Ты хочешь мне, в замену свадьбы,
Устроить пышность похорон;
Ты для меня готовишь траур
В замену праздничных одежд;
Ты вместо свадебного ложа,
О небо, мне готовишь гроб (I, 11).
Те же отзвуки смерти-брака, смерти-воспроизведения! Как у Кальдерона часто, главная тема облагорожена и от основы сюжета отодвинута, эпизод же, напротив, еще сохраняет свою подпочву. Здесь проглядывает древний сюжет в эпизоде с Хилем, обычным (gracioso) испанской драмы. Герой, одновременно олицетворение креста и благочестия – и разбойник, убит и спрятан среди ветвей, в траве (реминисценция смерти в саду, на дереве, среди цветов); чтоб тело его не похитили бандиты, ставят Хиля, переодетого солдатом, сторожить покойника; но происходит чудо, появляется служитель бога, и покойник оживает, оставляя место своего покоя; Хиль не смеет от ужаса пошевелиться, и в это самое мгновение по
