Об основном характере греческой литературы   —   Лист 5

указания, которое осветило бы будущее, и наш разум находится в потемках. Часто несчастья обманывают наши ожидания и желания. Но иногда тот, кто боролся с ужасными бурями, быстро менял свое несчастье на огромную удачу (Ol. XII, 5–12). Боги приносят две беды сразу, и слабый не может их перенести. Но тому, кто следует по пути правды, должно переносить все, что посылают боги; дуновенье высокопарящих ветров бывает переменно. Счастье среди людей недолговечно, даже тогда, когда оно наиболее к нам благосклонно (P. VII, 18–20). Благовременье кратко (P. IV, 286). Ни один смертный не может быть избавлен от изнурительных трудов (P. V, 54). Счастье смертных людей, даже самое прочное, – игрушка судьбы (P. VII, 18–20). Успех не зависит от людей. Его дает божество, которое то возносит одного на высоту, то подчиняет другого. «Редко у смертных взрастает радость: она падает сейчас же на землю, сотрясенная отвращающей мыслью. Люди живут один день. Что он есть? Что не есть он? Призрак тени – человек» (P. VIII, 76–77, 88–97). Боги и люди одинакового происхождения, ибо их родила общая мать. Но то, что их отличает, это сила: у человека – нет никакой, а медное небо пребывает вечным и нерушимым (N. VI, 1–4). Бедные и богатые одинаково направляются ко гробу (N. VII, 19–20). Разные у них судьбы, разная природа, но никому из них невозможно пользоваться совершенным счастьем (Ib. 54–55). «Черные пашни не дают плода беспрерывно, не хотят деревья нести круглый год благовонного, приносящего богатство, цвета, но все переменно. И так же ведет судьба смертный род». Нет людям от Зевса верного знака, но все мы бредем в чрезмерных надеждах, которые не могут никогда сбыться (N. XI, 39–48). Одинаково судьба истребляет добрых, как и злых; каждый раз другой ветер гонит, унося людей (I. III, 23–24, 51–53). Смертному подобает смертное (I. IV, 16). В будущее лучше не смотреть: оно обманчиво и непрочно (I. VII, 13–16). Ведь «все мы равно умираем: бог невидим. Если же кто-нибудь озирается на большее, мал он, чтоб достичь медно-почвенного жилища богов. Сладкое вопреки Дике имеет горчайший конец» (I. VI, 42–48).
О, как это похоже на Симонида! Посмотрите: «Будучи человеком, никогда не скажешь, что будет завтра, и, видя человека счастливым, не скажешь, сколько времени он таким будет; ибо быстра, – не такова и быстрокрылая муха, – перемена» (Fr. 17). Или: «Все приходит к единой страшной Харибде – и великие доблести, и богатство» (Fr. 19); «Ограничена сила человека, неодолимы заботы, в краткой жизни страданье вкруг страданья, а неизбежная смерть висит над всеми равно: ибо присужденная ею доля одинакова и для добрых, и для того, кто зол» (Fr. 20; ср. Fr. 69, 10–12: «глупцы не знают, что для смертных недолгое время возможны молодость и жизнь»). Что же это, эпиникии Симонида? Нет, выразительней: это его «Траурные плачи». Победная ода Пиндара перепевает похоронные печали... Истоки их – в эсхатологическом фольклоре. Это здесь Орфей поет: «Звери, и птицы, и смертных истребляемый род – это тягота земли, искусственные призраки, никогда ничего не знающие, не умеющие ни понять приближающейся беды, ни издалека отойти от зла, ни обернуться к приходящему благу и действовать сознательно; нет, они в