N. IX, 45). И вот Пиндар просит за победителя: «О, Зевс совершенный! Дай благоговейный страх ему и сладостную судьбу услад!» (Ol. XIII, 115).
Резюмировать пессимизм Пиндара можно такой «платформой». Судьба изменчива, неустойчиво счастье. Все человеческое бренно. Нужно терпеть и подавлять желания. Довольствоваться надо тем, что имеешь, и страшиться будущего, не доверяя счастью. Все в руках богов и судьбы. По их воле может свершиться все, а счастье капризно, ветер переменен. Все дано от рожденья. Ни знание, ни усердие не могут изменить врожденного. Зависть и гордость губят человека. Дорожи тем, что имеешь, и не стремись к большему!
Эта смесь «экклезиастовства» и своеобразного прегорацианства представляет собой какую-то любопытную систему религии, исполненную страха и подсказанную отчаянием. Да и на что человек может рассчитывать, если мир движется круговоротом судеб и счастий, обращающихся то в одну сторону, то в противоположную?
5
Повторяю: веяние смерти осталось в изречениях эпиникия и в образности его основной тематики. Покойник, преодолевающий смерть в борьбе, присутствует у Пиндара не только как победитель, но и как смерть сама. Впрочем, есть и еще два ее аспекта: герои и предки. В этическом плане это соответствует гибрису, – гордости, заносчивости, зависти, нечестию, – но и поражению. Победитель, как было показано выше, всегда олицетворяет добродетель и доблесть. Собственно, победитель – не простой средний человек, а преимущественно царь. Царь праведный, кроткий, мудрый. Типологически, это Терон Акрагантский, Гиерон Сиракузский и Аркесилай Киренский. Я уже приводила слова Пиндара о том, что государство в течение целого столетия не рождало такого благодетеля и друга добра, как Гиерон (Ol. II, 90–100). Этот царь, с точки зрения структуры и образности данного эпиникия, уподобляется праведнику и доброклятвенному мужу, обитающему вместе с богами на островах райского блаженства (Ib., 53 sqq.). Среди атрибутов этой «бесслезной вечности» (66–67) числятся: справедливость (оно же правосудие), вечный свет солнца, блестящие деревья, вода, золотые цветы. И все эти космические блага праведник получает как награду по справедливому, «прямому», приговору загробного судьи Радаманфа (75). Но не вносит ли этот Радаманф корректива к нашему праведному царю-судье, творящему праведный суд? Правосудие – это правосудие страшного суда, где приговор выносят Радаманф да его знаменитый брат Минос, мудрый законодатель.
По одну руку – линия законодательного рая, по другую – этического. Праведник, творивший правосудие, по праведному приговору праведного судьи получает райское блаженство в виде вечного солнца. И опять, как у орфиков и Платона в утопии, солнце и «звезда яркая» оказываются душой праведника. По решению загробного судьи душа умершего (первоначально: умерший) отправляется в царство вечного света, на небеса. Это та часть эсхатологии, которая переходит
