Об основном характере греческой литературы   —   Лист 9 (об.)

судьба. Зевс не дает людям уверенности, и они живут в пустых надеждах, пока рок не обманет их ожиданий. Не нужно гнаться за тщетой; безумно стремиться к невозможному (39–48). – Здесь незаметно одна тематика (изменчивость растительной природы) переходит в другую (изменчивость счастья), космическая в этическую, и, наконец, как неизбежная третья тематика, – отчаяние. И все же дело не так плохо, как кажется. Чреда природы есть чреда людских поколений; древние доблести и качества предков переходят от одного поколения к другому, вплоть до потомков (37–38). И вот мы снова в мажоре. Пусть пугает неустойчивость и обратимость счастья, но зато круговорот судеб заставляет добродетель переходить от умерших мужей к их живым потомкам, подобно тому как плоды, не вечно рождаясь, покрывают из рода в род новые поколения полей и деревьев. Доблесть и добродетель микрокосмически отождествляются с природой.
В конце концов можно сказать, что в Пиндаровском победителе, структурно, еще звучат древние фольклорные мотивы, до этого созданные архаической образностью, охватывающей представления о временно погибающей и временно возникающей жизни. Но в Пиндаре превосходно виден переход фольклора в новое качество, в классовую литературу с ее специфической чертой – противоречием между формой и содержанием. Для чего этому пышному певцу пиров и побед заунывная лирика могилы? Здесь две замечательных черты. Во-первых, Пиндар должен следовать архаическому канону самой победной оды; то, что она сложена эсхатологическим фольклором, лежит вне Пиндара. Для него эта ода, в ее структурном бытии, есть форма. Содержание он влагает в нее новое, свое. Это одна сторона. Но вот и другая. Помимо формы, фольклор, как художественное мировоззрение, продолжает функционировать и у Пиндара, организуя и тематику его од и ее разработку в духе похоронного пессимизма. Если б это была последовательная логическая мысль Пиндара, пессимизм не мог бы оказаться в составе торжественной оды. Его фольклористичность сказывается еще и в том, что между основной темой Пиндара (доблесть побеждает) и пессимистическими мотивами (доблесть ни к чему не приводит) лежит каузальный разрыв, с явным преобладанием образа над понятийным смыслом.
Но есть ли в таком случае что-нибудь новое у самого Пиндара? Да, в качественном отношении. Пиндару пригоден пессимизм потому, что сам поэт религиозен. Нельзя верить в могущество богов, если веришь в силы человека и в его власть над жизнью. Религия не допускает доверия к человеку. И вот тот же самый похоронный мотив, тот же самый фольклорный пессимизм, словно не меняясь, становится в миросозерцании Пиндара опять пессимизмом, но уже качественно совершенно иным, пессимизмом религиозным, классовым. Тематика траурного фольклора, очень поэтичного самого по себе, но лишенного всякой классовой тенденциозности, на наших глазах изменяет свое смысловое качество. Тираны, победители в панэллинских состязаниях, освящены самими богами; это они взысканы природой, судьбой и божеством; ведь к ним и обращена философия Пиндара, а его религиозные рассуждения орнаментируют восхваление именно этих победителей. Тем самым толпа отбрасывается в сторону, как нечто низменное по самой своей природе. Добродетели врождены, а знание и опыт