Об основном характере греческой литературы   —   Лист 10

обречены на неудачу. Эта аристократическая, реакционная мораль Пиндара уже насквозь проникнута религией. Ясно, к чему она ведет. Во II Пифийской Пиндар говорит, что смертные не должны восставать против богов, когда те одному дают счастье, а другому нет. Он приводит много примеров покаранного бунтарства; едва человек возжаждет большего, чем он есть, боги немедленно насылают на него тяжкие страдания. Пиндар призывает к покорности, к самоограничению, к подавлению порывов и желаний; он угашает знание и смелость, он зовет к трепету перед слепой природой и мелочными богами. Страх, ужас, робость сковывают Пиндара, и это придает его пышной лире характер еще глубокой архаики, еще первых шагов религии, первых движений искусства, величественного и слишком фронтального, подобного топорным эгинским бронзам. Если проанализировать Пиндаровскую религию, то можно показать и в ней глубоко специфические черты еще первой религиозной мысли, тоже имеющей свои оттенки на каждом историческом этапе и во времена Пиндара значительно увязанной с патриархальными верованиями. Но дело сейчас не в этом. На примере Пиндара я хотела бы показать, как в Греции ярко выраженная художественная индивидуальность организует свой поэтический материал путем обработки традиционных песен, и как самая обработка совершается ее сознанием так, что фольклорная художественная система выступает на первый план и диктует ей выбор тем, поэтических средств и трактовок. Невозможно сомневаться, что Пиндар это делает непроизвольно и что под фольклором следует понимать и, до известной степени, народные песни типа долитературных од, и, главное, целую систему образного мышления, которая еще крепка в художественном сознании Пиндара и очень художественно-действенна для его миросозерцания. Таким образом, в произведениях поэтов типа Пиндара фольклорная форма вступает в противоречие с классово-литературным содержанием, но самое-то содержание еще не так диссонирует с формой, как, скажем, в эллинистической или в римской литературе. Из данного примера видно, что для греческой литературы фольклор есть основной ее компонент, но не пережиточный низовой жанр. Нельзя представлять себе, что греческие писатели – просто любители «народной словесности», сознательно подхватывающие устные версии сюжетов и затем по-своему их обрабатывающие. Фольклорность греческой литературы определяется не устным или письменным характером, не степенью авторизованности, а исключительно системой сознания, действующей в ней. Именно в этом смысле греческий фольклор есть строго фиксированное историческое явление.
«... Трудность заключается не в том», говорит Маркс, «чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными общественными формами развития. Трудность состоит в понимании того, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца» (Введ. к крит. полит. эконом., Партизд., 1932, 43).
Эта сила художественного воздействия греческой литературы объясняется тем, что она с максимальной выразительностью отобразила свою историческую сущность – фольклорный период возникновения классовых литератур в государствах, только что возникших из