О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках — Лист 11
Тамара, невеста молодого князя. – Все это порядком сбило меня с толку. Значит, мотив монашества был сперва центральным? Значит, жених Тамары – замена ангела? Значит, Тамара делалась демоншей, тоже духом ада? И она любит то ангела, то черта. Но это уже что-то мне не нравится. «Быть не может» – подумала я – «это не по Лермонтову, а по Марру». – Беру последнюю редакцию. Остатки первоначального сюжета здесь налицо: стычка демона с ангелом...
Вчера высказала свое недоумение Франк-Каменецкому. Он сейчас же привел «Гавриилиаду» Пушкина, где, по его мнению, тот же сюжет и где у Марии и с дьяволом роман, и с ангелом, и есть сцена стычки совсем, как в «Демоне», этих двух соперников1. Но боюсь: где кончается Пушкин или Лермонтов, и где начинается Марр? К тому же, если остановиться на «Гавриилиаде», придется указать на Франк-Каменецкого и, что особенно бывает неприятно, высказывать ему благодарность за любезное указание; лучше уж совсем обойти «Гавриилиаду» и не обнаруживать своего недосмотра. Да и не доказана эта одинаковость обоих сюжетов; вот только одного жаль, что нельзя привести, как «мрачный бес» говорит архангелу Гавриилу «Кто звал тебя?» – тогда стало бы совершенно очевидным заимствованье Лермонтова у Пушкина сцены стычки, защиты одним из соперников Тамары, победы его и т.д. Но продолжаю свою мысль. В последней редакции «Демона» еще видны следы первоначального сюжета: встреча и вот эта самая стычка демона с ангелом, слова ангела «К моей любви .... не пролагай преступный след»; у Демона «зарделся ревностию взгляд» и он говорит «она моя, здесь я владею и люблю». Да и самая победа Демона над ангелом отводит к начальному сюжету. Но Тамара уже не дьяволица, и ангел «тонет» с ней «в сияньи неба». За исключением очень краткой IV-й редакции 35 года2 (обрывка, в сущности), сцена в келье есть всюду, и всюду представляет собой композиционное ядро. Но почему адюльтер с чертом происходит в божьем месте, и Тамара – монахиня? Откуда такое кощунство? Да, но хорошо сорок раз повторять «почему», «отчего» и «откуда». Как узнать? Никак. И нельзя, вообще, узнавать. Это абстракция. Сюжет сам по себе, вне Лермонтовского текста и вне Лермонтовского сознания, не существовал никогда и никоим образом не мог существовать. Существовали: сюжет Пушкина, сюжет Байрона, сюжет Лермонтова и т.д., но каждый из них вплетен в сознание поэта, и нельзя его искусственно вытаскивать из всего поэтического контекста, потому что, подобно ситцу, каждая нитка Комментарии: |
 1 Здесь Фрейденберг ведет читателя по «ложному следу». Дело в том, что работа, в которой рассматриваются архаичные источники «Гавриилиады», была написана С. Я. Лурье («Гавриилиада» Пушкина и апокрифические евангелия (К вопросу об источниках «Гавриилиады») // Пушкин. в мировой литературе. Л., 1926. С. 1–10). В этой статье Лурье сопоставляет мотивы поэмы с мотивами, обнаруженными им не только в раннехристианских, церковных и апокрифических памятниках, но и в древнеегипетских источниках. Так же как исследователи Лермонтова прислушиваются прежде всего к словам о «рассказе таинственном», так и Лурье обращает внимание на «армянское преданье», глухо упомянутое самим Пушкиным («Беседу их нам церковь утаила, Евангелист немного оплошал... Но говорит армянское преданье...»). И единоборство дьявола с Гавриилом и «роман Марии с дьяволом» Лурье считает принадлежностью неведомого источника, содержащего в целости все то, что исследователям приходится добывать по крохам из различных и разнохарактерных источников. Поскольку считается очевидным, что Пушкин такой научной работой заниматься не мог, остается только одно предположение: Пушкин распологал доставшимся ему и никому из исследователей источником, чрезвычайно древним и чрезвычайно близким к тому «архетипу», списки с которого рассеяны по мировой религиозной литературе. Мы видим, что при постановке совершенно аналогичной проблемы – архаичный сюжет в новой авторской литературе – Лурье решает ее сугубо традиционным способом – постулирует существование утраченного источника (ср. выше наше примечание 4). Точно так поступает применительно к «Гавриилиаде» и М. П. Алексеев (Мелкие заметки к «Гавриилиаде» / Пушкин. Статьи и материалы. Одесса, 1925. С. 28–29). Может быть поэтому Фрейденберг называет не Лурье (с ее точки зрения не сумевшего понять собственное открытие), а Франк-Каменецкого, владевшего как гебраист и египтолог материалом исследования Лурье и смотревшего на происхождение поэтических образов с точки зрения истории сознания, а не серии передач «исходного» (всегда почему-то самого «полного») текста. По-видимому, это не единственная ложная отсылка. Ниже Фрейденберг «боится» обвинений яфетидологии во фрейдизме со стороны Иоффе и Азадовского, которые как будто не выступали в печати с критикой того или другого. Между тем, в ИРКе и в том же кабинете методологии литературы работал В. Н. Волошинов, считавшийся автором книги «Фрейдизм»(1927). Бахтина Фрейденберг не знала, но она слышала, что книги Волошинова написаны не им, а человеком по имени Блохин («Волошинов <...> автор лингвистической книги, написанной ему Блохиным»), и записала в конце 40-х как об этом, так и о предложении Волошинова к ней самой о таком же криптоавторстве (Воспоминания, Тетрадь 7). Может быть и здесь она сознательно «путает», кто среди ее слушателей и коллег специалист по критике фрейдизма?
2 В настоящее время IV редакция, представляющая собой небольшую пробу в ином стихотворном размере, датируется 1831 годом. |