О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках   —   Лист 31

вого сюжета, который становится различным только благодаря двум различным идеологическим наполненностям! Доказать сущность различного на базе тождества, на широком блюде истории подать Дубровского рядом с комедией Шекспира, а комедию Шекспира рядом с евангелием, евангелие рядом с разбойничьей песней – и все это развернуть в перспективе исторического, по настоящему диалектического,процесса, в виде подвижного классового творчества!1 Показать и показывать, что «то есть это, а это есть то», но что нет ни «самовозгорающихся» форм, ни стабильных, ни милостью божией – «сама» ли это жизнь, таинственные ли глубины фантазии – что нет монолитных глыб сознания, в лоне которых пребывают «категории» вплетенных и втканных, подобно гобелену, сюжетов! И тогда, во-первых: обнаружится связь между поэтом и избираемым им сюжетом. Во-вторых: сюжет получит историю, сделается исторической категорией, раскроет свою природу, как часть диалектического процесса. И мы узнаем, что он не есть «сюжет вообще», «сюжет и точка», но что он никогда не был одним и тем же; он начался с мировоззрения, как такового, стал потом одной из мировоззренческих форм, потом сделался первой литературной ячейкой, еще дальше лег в основу словесного произведения главным рычагом, дальше приобрел характер готового композиционного стержня и, наконец, перейдя на роль фабулы исчез совсем. Так называемый «готовый сюжет» – это временная историческая категория, имеющая свое закономерное происхождение в общественной идеологии и подчиненная в своем формообразовании тому же детерминизму, что и вся надстройка.
– Как? – воскликнула я в сильнейшем волнении, и сразу проснулась Было тихо. Шло заседание. На столе передо мной лежала смятая повестка. Там стояло:

Комментарии:

1 Одновременная демонстрация различий на «блюде истории», которую предлагает «аспирант» напоминает симультантную сцену в театре Марра-Мейерхольда, навеянную знаменитым Мейерхольдовским «Ревизором». Только в «спектакле» сопоставленные варианты сюжета не были «разностадиальны»; во всяком случае это было не существенно. Реминисценция, возможно, не вполне осознанная, из истории этого спектакля заключена, по-видимому, и в упоминании «блюда». Критикуя спектакль и, в частности, чрезмерно выдвинутую в нем роль городничихи в исполнении З. Райх, В. Б. Шкловский назвал свою рецензию «Пятнадцать порций городничихи» («Красная газета» от 22 декабря 1926 г.), которые «подавались» на блюдцах-выдвижных площадках в пятнадцати эпизодах постановки. Это «блюдце» из скандальной рецензии Шкловского так основательно «прилипло» к памяти о постановке Мейерхольда, что В. А. Каверин, вспоминая ее спустя много лет, снова говорит (уже от себя) о «блюдечках-площадках», на которых то в одном, то в другом углу сцены «подавались» явления (Каверин В. А. Гоголь и Мейерхольд // Собрание сочинений в восьми томах. М., 1983. Т. 8. С.295). Нельзя не признать это наше примечание сугубо факультативным. Но разве ткань истории состоит не из таких ниточек?