частей: в первой объединяется принцип парной реплики (две антифонные пары, две пары из полуфраз, и опять парная реплика). Во второй части – полное структурное повторение периода и строфичной системы: антифонное причитанье Антигоны и Исмены с завершающим общим припевом. Эта троичная концовка дается в таком же удвоении (999–1001, 1002–1004), как припев заклятья (preplotatu-previlatu,
ὤλη –
πανώλη). Самая последняя строка, вместо рифмы, дает аллитерацию из тех самых звуков, что и начало заплачки (
παισθεὶς ἔπαισας, 961).
4
Но я начала говорить о периоде. Его самая классическая форма не в поэзии, а в прозе. Традиция требовала, чтоб период был построен на симметрии антитетирующих членов, части (слоги) которых должны были быть равны; внутренняя рифма, антитезы и звуковые согласования были для периода обязательны. Однако самой коренной чертой ‛кругового пути’ является полное завершение мысли, которое должно было заключаться в увязке конца периода с началом, верней, в возврате мысли к исходной точке; вот почему в теории периода играла громадную роль так называемая клаузула, замыкание, ритмическое заключение и мысли, и конечного слова, и в этом слове последнего слога.
В III книге риторики Аристотель говорит: «Антитетический период – такой, в котором в каждом из двух членов одна противоположность стоит рядом с другой, или один и тот же член присоединяется к двум противоположностям, например: «Они оказали услугу и тем, и другим – и тем, кто остался, и тем, кто последовал за ними: вторым они предоставили во владенье больше земли, чем они имели д
oacute;ма, первым оставили достаточно земли д
oacute;ма». Противоположности здесь: оставаться – последовать, достаточно – больше. Точно так же и в другой фразе: «и для тех, кто нуждается в деньгах, и для тех, кто желает ими пользоваться» – пользование противополагается приобретению».1 Аристотель полагает, что антитезы вводятся ораторами сознательно, с целью доставить слушателю чувство приятного; он прав постольку, поскольку имеет дело с ораторской прозой, уже высоколитературной. Однако весь языковый состав периода, при всей его осложненности и полном переключении функций, сохраняет структуру фольклорной двучленной фразы. Если нарочно взять наиболее искусственный период какого-нибудь греческого писателя, период, изукрашенный максимальным орнаментом внутренних рифм, фонетических перезвонов, употреблений и антитез, – перед нами, конструктивно, воскреснет пословица. Я сознательно миную Георгия, который считается основателем «пышного», или «азианского» языкового стиля, якобы наиболее искусственного и порожденного школами красноречия; миную потому, что считаю его пародистом ораторского языка, а его «Елену» – исполненной юмора языковой пародией. Серьезные подлинные представители художественного
