Проблема греческого фольклорного языка 1941   —   Лист 14

образа. И хотя образное восприятие остается существенной чертой и этого нового сознания, но его содержание в корне меняется; с развитием техники все то, что было когда-то тотемом, отрывается от трудового процесса и получает отрешенный от базиса смысл, – миф ли это или слово. Теперь в образе, все еще чувственно-наглядном, уже самой коренной чертой становится известная общность, обобщенность представлений; а такой образ, который сохраняет в себе все элементы чувственного, наглядного воспроизведения действительности, при новом качестве обобщения, углубления путем придачи явлению характера многократности, и есть образ художественный.
Чем более разлагаются старые, сковывавшие сознание, племенные отношения, тем шире раскрывается видение реального мира, тем больше человек начинает отходить от восприятий одной внешней природы и получать впечатления, замечать, осознавать свое жизненное окружение, в первую очередь, предметное. С процессом поэтизации образа совершенно слит процесс возникновения реалистического мировосприятия. Хотя и принято думать по Гумбольдту–Потебне, что мышление понятиями и мышление образами противоположны и отделены друг от друга качественным водоразделом, что понятийное мышление мешает, так сказать, художественной выразительности, но это далеко не верно, потому что предполагает, что и те и эти формы сознания внеисторичны и неподвижны, постоянны. Между тем, с познавательной точки зрения, образ есть историческая, стадиальная форма понятия,¹ и фольклорное мышление, как первый этап художественного сознания, определяется именно переходом от образного мышления, мифотворческого, к образному, реалистическому, обогащенному элементами понятий. Так, например, в мифе все эпитеты означают всегда то самое, что и определяемые ими имена и вещи. Заря ‛розовоперстая’ или ‛белоконная’, потому что лучи солнца – это ‛пальцы’ или ‛кони’, блестящие, розовые, белые; и ‛белый жеребенок’ и ‛розоватый палец’ одинаково означают юное солнце, зарю. Фольклорное мышление, отрешенное от мифизма, придает этим же определениям-повторениям новое обобщенное значение, лишенное какой бы то ни было мифологичности, и ‛кони белые’ и ‛руки белые’, ‛лебедь белая’, ‛розовоперстая заря’ получают функцию поэтических эпитетов. Между существительным и прилагательным уже произошел смысловой разрыв, и это позволяет дать прилагательному новое значение, многократное и соотнесенное с реальными вещами: всякий конь белый, всякая заря розовоперстая, – а ведь до того белым конем и зарей с розовыми пальцами были единичные, конкретные, локальные солнца, причем солнце в виде коня или пальца нисколько не соответствовало действительности. В греческом поэтическом языке эти эпитеты уже настолько освобождены от генетического смысла, что описывают новые объекты, – например, у Софокла ‛белоконная дорога’ означает ристалище. Но особенно переход мифологических образов в поэтические виден на пословице.