Проблема греческого литературного языка   —   Лист 10 (об.)

идеологи этой новой классовой прослойки; они учителя – нечто вроде трудовой интеллигенции; философия для них не только не ученье Парменидовой Богини Истины, но не истина вообще, и они готовы обучать каждого философской джигитовке. Язык изменяется. Вместо характера классовой изолированности, исключительности – язык у софистов становится объектом преподавания и популяризации. Как характерно, что они стилисты, грамматики, теоретики языка рядом с исключительно-огромной языковой практикой! Идеологи той прослойки класса, которая нуждается в средствах широкой речевой коммуникации, софисты проводят в жизнь новые нормы языка и занимаются разработкой новых языковых теорий. Но это – все. Дальше этого их историческая и личная роль не заходит. Дальше действуют уже не они, а только все та же классовая идеология, что и у них. Поэтический язык теряет свою актуальность вместе с жанрами поэзии, но не из-за риторики, а в силу изменения общественных отношений, новых этапов классовой борьбы и новой идеологии. Главенствует не сумма риторических приемов, а новая идеологическая установка. Греческие прозаики представляются подражателями риторов потому, что и те и другие вырабатывают один и тот же язык. Мы должны совершенно свежими глазами еще раз посмотреть на тот факт, что прозаический язык – первый язык-разговор, и что до него в литературе не было вовсе языка, как такового, а было только словесное сопровождение музыки. Это то, что мы постоянно забываем, потому что оно почти недоступно нашему пониманию. Все пелось: эпос, индивидуальная лирика, элегия, ямб, ода; философия пелась; трагедия была оперой, комедия опереткой Прозаический язык – первый, на котором говорили. Но наше внимание к своеобразию такого первого художественного языка должно быть обострено. Мы ждем, что это еще не сразу и не вполне разговорный язык; и для нас особое значение приобретает напоминание римской империи о театрализации позднейшей риторики, об ее декламационном характере, о жестикуляции и мимике во время чтения прозы, наконец, о музыке, сопровождавшей этот прозаический язык. Это уже не одно вырождение риторики, конечно! Помня странные черты внучки, мы всматриваемся внимательней в необычное лицо бабушки и распознаем в нем то, что казалось случайным, но оказалось родовым. Буржуазная наука, конечно, права, когда дает эмпирические выводы о поэтизмах риторического языка; она остается правой и тогда, когда отождествляет эти поэтизмы с языком эпоса, лирики и драмы, но она делает безусловную ошибку, пытаясь объяснить эти факты заимствованием и искусственностью. Прозаический язык, только что порвавший с музыкой и пением, остается мелодичен; совершенно естественно, что это стадия языка, в которой музыка еще продолжает жить в самом языке. Периодичность и ритмика – вот те два главных элемента прозаического языка, которые несут