Проблема греческого литературного языка   —   Лист 12

композиция – это обрамление в форме рассказа, и как раз личного рассказа (речь тотема о себе самом, в котором он регенирует); отсюда ведут свое происхождение и композиция по дням – декамероны, гептамероны и пр. Рассказы у огня, страшные рассказы на ночь, связанные с праздниками убывания и нарастания света (как, напр. рождество), счастливо кончающиеся – это все остатки былой значимости рассказыванья. Особенно ярка эта значимость в композиции «Семи мудрецов», где немота совпадает со смертью героя, рассказ с жизнью, или «Тысячи и одной ночи», серии рассказов, в акте которых ночь преодолевается рассветом, смерть заменяется жизнью. Отсюда – надгробное слово, выполняющее функцию оживания и избавления от преисподней. Отсюда – хвалебная речь, первоначально без хвалы, но приносящая жизнь тому, в честь кого произносится – а произносится она для тотема, т.е. для себя же. Отсюда – речь при состязании (‛брань’ в обоих смыслах) и речь-состязание, речь-борьба как двойной акт слова и действия, тождественных друг другу. Охотничья идеология воспринимает мир в категориях борьбы, схватки-поединка, и словесный акт остается всюду впоследствии во всех культовых действах, семантически отождествляемых с борьбой, как, напр., в актах еды (трапезный агон с его речами), в храмовых и театральных состязаниях, в судебных и т.д. Этот рассказ тотема произносится жрецом-пророком-магом и потому монологичен: это тот самый рассказ, который прикрепляется к трапезному агону и ложится основанием будущей драмы, с ее словесным поединком, рассказом-речью вестника, с речами героев. Ритм, музыка, шествие, разыгрыванье одинаково сопровождают рассказ во всех формах обрядности. Монологический рассказ, развиваясь параллельно драматическому действу, ведет, как и до-литературная драма, обрядовое существование среди греческих племен; в частности, в Сицилии, месте социального, некогда, объединения пеласгов, трагедия и комедия продолжали жить в до-литературном виде, и здесь же как раз бытовала до-литературная риторика. Впрочем, я не собираюсь развивать сейчас мысли о риторике, как жанровой параллели к драме, оставляя это, так сказать, про себя; я только хочу указать на то, что риторика имеет свою палеонтологию наряду с другими художественными жанрами, драмой, лирикой, эпосом и т.д.; и что как те получили функционированье в условиях классовой борьбы, так и она. Эта поправка на палеонтологию вносит следующие изменения: риторика оказывается архаичным словесным жанром, имеющим этап культового прошлого, и ее функционированье в рабовладельческом обществе получает спецификацию, какой нет в политическом красноречии Англии или Франции. Театральный характер риторики во времена римской империи или ораторство в театре, на Олимпийских и Пифийских мусических состязаниях, в столовых, во время торжественных обедов – это все возможно только для риторики ар