Проблема греческого литературного языка   —   Лист 12 (об.)

хаичной Греции, государства, предшествующий этап которого – племенной строй. Конечно, социальные условия дают риторике новое качество; конечно, призыв к ее функционированью совершается в условиях классовой борьбы Афин V века; но спецификация может быть уловлена именно тогда, когда содержание риторики будет взято вместе с противоречием ее форм. Но единый глоттогонический процесс неразрывен с единым поэтогоническим процессом. Язык греческой художественной прозы не может быть понят без ее палеонтологии. Зачем практическому красноречию вся эта архаизация языка, эта тяжелая артиллерия так называемой искусственности? Торговцу богачу и промышленнику для получения доступа к власти, ростовщику и торговцу рабами зачем эти антитезы и исоколы, внутренняя рифма, одинаковое количество слогов в симметричных словах? Очевидно, не все решается готовым фактом в его наличии. Мог ли быть прозаический аттический язык иным, чем он был, если б Горгий и не приехал в 427 г. в Афины? Нормы языка в различных исторических условиях различны. Перед нами рабовладельческое общество. Как бы оно до сих пор ни модернизировалось, на какую высоту ни ставилась бы его культура – все же его рабовладельческая сущность не может быть затушевана. Земельная знать сменяется знатью денежной, но это не приход нового класса с новой идеологией, а все тот же единый класс рабовладельцев, поставленный в новые экономические условия; идеология его частично изменяется, но ее классовая сущность остается той же. Разрыв между языковой формой и содержанием углубляется; язык снижен, близок обыденному по лексике и содержанию, но осложнен формально; несомненно, что на бирже и в лавке не говорили исоколами и антитезами; но литературные традиции по прежнему священны; Конечно, вопрос прозаического языка стоит в неразрывной связи и с вопросами реализма, как известной формы мировоззрения. То, что рабовладельческое сознание не может освободиться от религиозного восприятия мира, то, что действительность воспринимается им искаженно, как нечто низменное и вульгарное – это дает себя знать и в языке. Не может обыденный язык быть торжественным у рабовладельцев, так как обыденность для них низменна. Нарочитая удаленность от разговорного языка и приемы для избежания обыденности свойственны авторам-прозаикам; но они не могли понять, что это как-раз то, что объективно соответствовало их сознанию. Они наполнили новым содержанием старые культовые формы языка, но дальше этого пойти не могли. На мир явлений было наброшено стереотипное мерило; мысль не преодолевала условных границ «отсюда-досюда». Простой, почти обыденный язык Андокида казался неприятным, убогим; напротив, пышный язык горгианцев очаровывал. И приходится сказать, что для своего времени азианизм выполнял более прогрессивную функцию, чем аттицизм, посколько полнее выражал новую классо