Происхождение греческой лирики   —   Лист 17

говорит «цветы юности», то потому, что в мифе юность и цветок отождествлялись. Если у Ивика и Сафо любовь метафорически передается в виде огня или жара, то в силу прежнего мифологического значения эроса, как огня и светила. И так дальше — и так дальше. Греческий лирик берет переносные смыслы своих метафор не из свободно созерцаемой действительности. Для него нет этого свободного созерцания. Он смотрит глазами древних образцов. Его понятия возникают непосредственно из образцов, а не вслед за ними. Метафоры связаны образными мифологичными смыслами, привязаны к этим смыслам. Образ становится метафорой, потому что его конкретное значение получает смысл понятийного значения. Иначе, образ приобретает два значения: одно конкретное (свое прежнее) и другое новое, переносное (отвлеченное). При этом сам образ формально не изменяется, оставаясь в том виде, в каком был. Между метафорой и образом, между образом и понятием нет дистанции; они как бы склеены друг с другом, и понятие лишь абстрагирует мифологическую конкретность образа, которая всегда дана лирику в обязательных формах. В этом смысле можно говорить о том, что в греческой лирике нет дали, нет воздуха, а не о том, что она не поет о пространственном далеке. Греческая лирика абсолютно лишена символики, как принадлежности позднейшей поэзии, поэзии понятийной, с ее углубленным фоном. В ней зато нет и простого иносказания, вроде οἶον τὸ γλυκύμαλον,¹ fr. 116 Сафо. В фольклоре такое иносказание представляет собой простой параллелизм, не переходящий, однако, в метафору. Вот эту-то иносказательность усеченных параллелизмов часто принимали и принимают за символику, между тем как одноплановость эллинской лирики, ее моносемантичность не допускают никаких расширений смысла.