Избирается prince des sots, которому привешиваются ослиные уши, и он триумфально шествует на осле (Petit de Julleville, Les comédiens en France au Moyen Age, 1885
1). Что мы скажем на все это? Чем объясним выступление осла в роли господа, литургию, переведенную на язык буффонады и фарса, храмовую обстановку для гуляк и грязного животного? Перед нами пародия не столько на литургию, сколько на самого бога. И кто же пародирует его, при соучастии всего высшего духовенства? — Осел. Положительно, это такого рода шутка, каких не перенес бы ни один современный смертный!
3.
И, однако же, их охотно и благоговейно выносили именно высшие представители церкви и власти. Мало того: глумление над божеством происходило во дни больших религиозных праздников и было приурочено преимущественно к Рождеству, к Богородицыным дням, к Пасхе: кому оно предназначалось, понятно. Но есть и целый ряд других обрядов, где мы встречаемся с пародией на высших иерархов церкви, как своего рода пародией на то же божество в лице его служителей. Безнаказанно мальчишка имитирует епископа, облачаясь в епископское одеяние и в его митру, служит за епископа мессу и в компании себе подобных дефилирует по городу, пародируя и церковную процессию (Disraeli, 261)
2. Или праздник в старинной Франции «пьяных диаконов»? Или выборы «аббата дураков», «папы глупцов», даже «папы шутов», чью процессию среди воров и пьяниц так исторично описал Виктор Гюго в III главе Notre Dame de Paris
3?
Не забудем, что все эти пародии на богослужения, которые назывались sotties, вышли из самой церкви и, когда были изгнаны оттуда, уже так и сохранили за собой право насмешки над всем священным: