сбитый в единообразие, многоликий былой сюжет.
И все же Боккаччио – предел, у которого сюжет впервые теряет креативную способность, а личное авторское начало эту способность приобретает. Оно дает от себя жанру третий элемент – реализм как продукт уже асюжетный, чисто творческий. Его структура – новелла, куда входят жанры эпопеи и драматикон слитыми.
Реализм Боккаччио, по-старому принадлежа только художественной трактовке автора, выделяет отличительное и новое тем что берет жизнь не метафорически, а буквально. Теперь жизнь – самодовлеющее начало, полное соков, разъединенное со всем, что не создается настоящим и движущимся, тожественное только самому себе, вне уподоблений и переносов. Этот радостный и свежий реализм не занимается литературной интерпретацией сюжета: он только пользуется им как материалом для своих сил, делает из него импульс творческого претворения и пропитывает его насквозь, всего, жизнеощущением и жизнедейственностью.
В этом и заключается агония сюжета. До XVIII века продолжается его атрибутивная роль. Эпичность вымирает. Одно разветвление жанра, особенно допускавшее просачивание жизни, «грубый реализм», дольше других удерживается в литературе и удачно ассимилирует древнюю основу с новыми процессами. В апогее у Рабле и Чосера оно выделяет впоследствии побег авантюризма, пользуется реплантацией драматикона, чтоб создать особый жанр из приключений, на основе былой общности соединяет их в «плутовской роман», пикореско, облекается сочным жизнеощущением и стремительно мчится прямо к реальному роману. В «Манон Леско» за реализмом облагороженной «грубости» только одна наука видит присутствие Петрония, Апулея и индусского романа.
Драматикон играет роль почетнее, призываемый высокой литерату
