Система литературного сюжета

сбитый в единообразие, многоликий былой сюжет.

И все же Боккаччио – предел, у которого сюжет впервые теряет креативную способность, а личное авторское начало эту способность приобретает. Оно дает от себя жанру третий элемент – реализм как продукт уже асюжетный, чисто творческий. Его структура – новелла, куда входят жанры эпопеи и драматикон слитыми.
Реализм Боккаччио, по-старому принадлежа только художественной трактовке автора, выделяет отличительное и новое тем что берет жизнь не метафорически, а буквально. Теперь жизнь – самодовлеющее начало, полное соков, разъединенное со всем, что не создается настоящим и движущимся, тожественное только самому себе, вне уподоблений и переносов. Этот радостный и свежий реализм не занимается литературной интерпретацией сюжета: он только пользуется им как материалом для своих сил, делает из него импульс творческого претворения и пропитывает его насквозь, всего, жизнеощущением и жизнедейственностью.
В этом и заключается агония сюжета. До XVIII века продолжается его атрибутивная роль. Эпичность вымирает. Одно разветвление жанра, особенно допускавшее просачивание жизни, «грубый реализм», дольше других удерживается в литературе и удачно ассимилирует древнюю основу с новыми процессами. В апогее у Рабле и Чосера оно выделяет впоследствии побег авантюризма, пользуется реплантацией драматикона, чтоб создать особый жанр из приключений, на основе былой общности соединяет их в «плутовской роман», пикореско, облекается сочным жизнеощущением и стремительно мчится прямо к реальному роману. В «Манон Леско» за реализмом облагороженной «грубости» только одна наука видит присутствие Петрония, Апулея и индусского романа.
Драматикон играет роль почетнее, призываемый высокой литерату

рой вплоть до Шиллера. Но увядание сюжета здесь заметней. Он живет или в искусственно пересаженном жанре без чувства воздуха, или в обособленном виде, переходя в своей сухой механичности от автора к автору в качестве строительного подспорья.
Им пользуются широко испанцы и Шекспир. Но сюжет уже свернут окончательно, и роль его совершенно ничтожна рядом с разросшимся, огромным творчеством автора. Если вскрыть научным скальпелем мотивацию, персонаж, композиционную сетку, они окажутся тем же лучеиспусканием сюжетной схемы, что и в древности, но вскрытие это даст не эмбрион, а египетскую гробницу.
До Возрождения сюжет был явлением органическим и поэтому выделившим закономерность непроизвольно; с Возрождения он подвергся обратному процессу – ассимиляции, стал частью авторской концепции, а еще дальше перестал существовать.
Выделив сперва эпопею, затем драму, он не принимал участия в искусственных эпосах, в драматических перепевах и салонных греческих романах. Канон заменился традицией. До христианства жила эпопея, с христианства до XVIII века как литературная эпоха и родовое понятие – драматикон.
Но на ход литературы древний сюжет не имел никакого влияния с конца средневековья, подобно тому как никакого влияния не могут иметь на литературу туземные эпические своды народов ранней культуры, создающие мифы и сказки на основе анимизма.
Разница между Шекспиром и Эсхилом в обработке одного и того же сюжета – в «воздушном пространстве» между сюжетной схемой и личностью автора. Так обозначалась разница между простой метафорой и ее поэтической трактовкой, так личность творца совершала тот же путь, что и часть сюжета* .

XIX век впервые не берет никакого сюжета извне, кроме источников своего творчества. То, что называется реализмом и натурализмом есть новая эпоха собственной среды творчества, создающего сюжет новый, из своей концепции, с законами такой же цепкой корреляции, вытекающими из единства сюжета с творческим замыслом. Теперь реализм так же характеризует мировоззрение, как эпизм и лиризм раньше, но отличие его как мировоззрения в том, что он стал возможен только с появления автора как исчезновения заранее данного сюжета.
Древний сюжет – покреативная стадия творческой концепции, потенциал ее, замещавший автора в многовеково-скрытой форме.
Он был эндогенным началом, прошел эксогенную фазу как период своей жизненной реализации – и снова вернулся в лоно эндогении, чтоб слиться с нею и в былом своем виде не быть узнанным.

1925 г.

О.Фрейденберг