желающие в день свадьбы Пенелопы стать ее мужьями, – в основе олицетворяют одно и то же множественное начало брачного соединения, симмиксии; оттого миф в своем варианте делает добродетельную Пенелопу женой всех женихов (Lyc. а. Eust.
β 2 84 р. 1435). Если я прибавлю, что Одиссей похищал коней Реса, изобретал троянского коня, превращался в коня сам (Serv. Аеn. II, 44); что Пирифой был сын коня, женат на укротительнице коней (Гипподамии), победитель конных чудовищ (Il. II, 741, Sch. Il. I, 263; Eust. Il. 265); что Тезей
1 с Пирифоем имели
ἡρῶον рядом с алтарем Посейдона и Афины Гиппиев (Paus. I, 30, 4); наконец, что Тезей и Полифем победители чудовищ (тех самых, которыми они же, в другом аспекте, сами являются!) – то связи: Полифема с Тезеем-Пирифоем; и Полифема с Одиссеем – не покажутся поверхностными. Не случайно и соседство Посейдона с Афиной. Так ли чужды эти боги Одиссею? Посейдону он обречен установить культ на далеких краях земли; Афина – его верная покровительница. Да, но не ее ли изображение, не ее ли самое, похитил из Трои именно Одиссей (Il. par. Kink. I 37)? – И вот получается пронизанность одного мотива другим, одной роли другой. Аналогии, соседства, общие тематические ходы; а на самом деле единая схема сюжета, лишь с авторским размещением готовых ролей и разнообразием в готовых именах и характеристиках – два друга-двойника то совместно похищают ипостась своей собственной природы (в виде ли женщины, животного или вещи), то совместно отвоевывают и преодолевают ее. Похищение здесь есть метафора переживания смерти, отвоевание – регенерации. Поэтому, эпизоды сошествия в ад, на Тринакрии, с Полифемом, у Кирки или Калипсо и борьба с женихами, семантически, однозначны. Каждый из эпизодов, исходя из общего представления об умирании и оживании, проявляет основной образ в совершенно несхожих мотивах.
5. Признаться, мне очень трудно, оставаясь в плане семантики сюжета, искусственно разгораживать «Одиссею» от «Илиады».
