Три сюжета или семантика одного   —   Лист 4 (об.)

стели* и в сонном состоянии раздевает его; когда муж пытается опять войти к себе (жена вынесла его из дома), она убеждает его, что ее настоящий муж при ней, а это не он; ощупав себя в темноте, бедняга и сам, подобно флорентийскому столяру, видит в себе только чье-то «подобие», отправляется странствовать в чужие страны и ровно через год возвращается домой; тогда жена снова усыпляет его, одевает в его прежнее платье и переносит в постель, в прежнюю обстановку, где наш герой опять просыпается и где жена убеждает его, что весь проведенный им год со всеми его злоключениями – был лишь сном.¹
Сюда же примыкает весь цикл сказок такого содержания: муж прогоняет жену, позволяя ей взять с собой самое дорогое, и вот она берет именно его в пьяном или в сонном состоянии. Одна из таких версий, идущая, по-видимому, из талмудической новеллистики, говорит, что во время одного развода жене было позволено взять с собой самое лучшее; происходит пиршество, жена напаивает мужа допьяна и, когда он засыпает, переносит его вместе с кроватью к себе; проснувшись ночью и узнав, что он для жены – самое лучшее в доме, он воссоединяется с нею.²
Итак, что же мы добыли из этих аналогий? Ровно ничего, если только не считать того, что этим аналогиям противоречит. Гассан рассказал нам, что ‛горбун’ дублер ‛мужа’ в его хтонической функции; что ‛брачная постель’ дубликат ‛могилы’, а ‛таинственная страна’ – ‛смерти’; словом, что один и тот же образ резко варьирует язык своих метафорических транскрипций. Ксаилун, который в акте реновации избавляется от глупости, как муж в Декамероне от ревности, дал нам вариант мотива усмирения и перехода в противоположное состояние. Столяр, вместе с Гассаном и с еврейской сказкой, принес в виде завязки мотив пиршества. Наконец, – и это главное – почти все приведенные сюжеты неразрывно слили мотив перехода из яви в сон