Три сюжета или семантика одного   —   Лист 5 (об.)

фантазия* удовлетворяется, но, увы, до срока; краткий интервал кончается, его раздевают, бьют и вешают.¹ Из смерти он взят и в смерть возвращен: вот тот же сюжет и с тем же мотивом «водворения», но с идеей более обнаженной и первичной. Она позволяет нам сказать, что мотивы «нищеты», «заточения», «временного удаления» транскрибировали в наших сюжетах только идею смерти. Но обратим внимание: обрядовая драма дает нам те же моменты, что и драма сценическая, то есть завязку на царском троне (у нас царское ложе или гроб), затем момент пира, далее – соединения, а там и развязку, с тем же переодеванием и побоями. Значит, наши мотивы в цикле просмотренных нами сюжетов не произвольны и не придуманы гениальной фантазией отдельных авторов, как не случайно присутствие у Шекспира «драмы в драме», т. е. дважды воспроизведенного разыгрывания.² Разве не замечательно, что во всех обрядах разбираемого жанра основные эпизоды являются действительной репрезентацией именно наших повествовательных мотивов: освобождение узника из темницы, переодеванье, трапеза, опьянение, побои, наличие функционально-женской роли и двух мужских – дублера и ушедшего со сцены «хозяина»?
Но где же он? – На это отвечает тот же обряд в быту, за стенами дворца. В эти дни хозяева и слуги менялись функциями; один раб, одетый в царское платье, владычествовал над домом, в то время, как хозяин играл роль его раба; в Вавилоне и Персии, в Греции и Риме, во время таких обрядов слуги играли роль господ, господа – слуг.³ Конечно, чересчур оптимистично было бы считать, что это были дни каких-то социальных перегруппировок; приуроченье к праздникам земледелия и нового