Три сюжета или семантика одного   —   Лист 8 (об.)

мнимо-нищий*, но и здесь герой приезжает на свадьбу с героиней, шутовски переодевшись в затасканные лохмотья. Там новобрачные удаляются в лесную лачугу, здесь в деревенский дом; с обеда начинается укрощение и там и здесь; вторичное празднование свадьбы – такой же общий эпилог, где муж укрощенной Катарины прекращает свою игру, как и Drosselbart. Но нет, не в одном этом их показательность. Детали и рудиментарные намеки, отдельные незначительные фразы выдвигают новую и важную значительность. Обратим внимание на такой мелкий факт в немецкой сказке, как минутное присутствие в ней коня, коня пьяного гусара, разбивающего посуду героини. Удивительное дело! Именно центральный момент в укрощении у Шекспира и состоит в том, что герой разбивает обеденную посуду (IV 1, 157); а в эпизоде с Санчо-Панса решительно такая же сцена, где голодному герою «отводят» блюда за блюдом и тайно отдают их съесть лакеям, – сцена без всякого мотива укрощения, но в связи с временной властью и переменой ролей.¹ И мы должны подхватить все мелочи и осмыслить все случайности, которые моментально проясняться и получат стройную закономерность при внезапном приближении семантического фонаря. И конь, и разбиваемая посуда, и пьяный гусар – все сюда! Ведь именно разбиванье посуды есть свадебный архаичный обряд;² ‛обед’, ‛пир’, ‛трапеза’ – метафоры, параллельные ‛браку’, и потому центральные при обряде брака; именно жених, и именно пьяный жених, разбивает посуду, и если Петручио делает это за обедом, то потому, что две равных метафоры брака контаминируются; во всяком случае, этот веронец заменяет в своем литературном амплуа… да, это нужно сказать, раз сюжет уже сказал, – заменяет лошадь