Три сюжета или семантика одного   —   Лист 10

Параллелизм* оков, пребывания во мраке и ярости – подчеркивается антитезой кротости и царства: кроткий, он будет царствовать, надменный – лишен царства. В этом лежит основная идея и автора… и сюжета.
Si magnánimo la vence, reinará; pero, si muestra
E ser cruel y tirano, le volveré à su cadena. II 1, 66–67.
Следовательно, вот знакомая нам перипетия двух противоположных ситуаций в единой метафоре «кротости-царствования»: пока герой гневен и свиреп, он узник и он раб; когда он кроток, его ждет царство. Кальдерону, конечно, и в голову не приходит, на чем основана его философская концепция; но мы уже знаем из предыдущего анализа, что ‛гнев’ и ‛свиреппость’, как метафоры смерти¹, параллельны ‛узам’ и ‛рабству’, и только потому абстрактно ставятся в зависимость. Точно также параллельны ‛царстование’ и ‛кротость’: ведь мы только что видели, как укротиться – значило пережить реновацию путем смерти, а наш герой, – мы тоже это увидели только что, – наш герой носит рудиментарные черты зверя. Обратим внимание на роль смерти в его биографии: не только в рождении он оказывается мертв, но мертв, еще и не родившись.² Этот образ далее воплощается в мотиве башни; ‛темница’ его, ‛мрак’ и ‛узы’ – дублеры смерти в интерпретации параллельных мотивов. Здесь он сам воплощает ее и переживает ее, когда в цепях обуздывается его надменный нрав, в тяжких подвигах рабства и неволи, где он mísero, pobre y cautivo (I, 6, 577). Лютым гневом объят Сехизмундо, повинуясь властителю башни, мрачному Клотальдо; нрав его жесток и дерзок, суровость и бешенство – его природные черты зверя³; но сегодня раб, завтра он станет царем⁴, и тогда он сам о себе скажет, что «вышел на свет из тьмы»⁵, или другие о нем скажут,