Три сюжета или семантика одного   —   Лист 13

картина* пробуждения Сляя на пышном ложе, с прислуживанием лорда, и роль пажа, переодетого женой: это все та же функционально-женская роль, в идее женско-мужской травестии, передающей образ сексуального слияния и обоюдного уподобленья. Такова же точно и эпизодическая пара в пьесе Кальдерона. Здесь тот же дублирующий брак, и его героиня, Росаура, тоже ходит в мужском платье и тоже временно исполняет роль слуги. Она – дубликат невесты Сехизмундо; завязка и здесь потребовала, чтобы конь Росауры* упал возле Сехизмундовой башни, точно конь, падающий под Катариной в день ее свадьбы. Но мы уже знаем, что смерть – падение коня есть стабильная метафора ‛укрощения’ и ‛брака’.¹ Эпизодические лица, повторяя героев, усиливают их семантически. Так, если Бианка дублирует Катарину у Шекспира, то у Кальдерона в одной из второстепенных сцен слуга Кларин дублирует Сехизмундо. Ведь то, что у Шекспира разыгрывается в двух комедиях (в комедии обрамления и в комедии представляемой пьесы), то у Кальдерона следует одно за другим в виде продолжения. И как раз во второй части у него есть эпизодическая сцена, которая передает сюжет шутовского царя в классическом виде: слуга Кларин должен быть умерщвлен. Но перед самой смертью его заключают в темницу и на очень короткий срок избирают царем. И он, шутя, выражает опасение, что в этой стране есть, по-видимому, обычай, который заставляет избирать кого-нибудь в принцы, а затем бросать в темницу (III, 28 sqq.). И когда его, по ошибке, называют царским именем «Сехизмундо», он предлагает, что такое имя дается всем «поддельным» (contrahechos) принцам (ib. 38).² Здесь еще яснее пережиточная роль Сехизмундо, как временного субститута царя, взятого из числа узников в царский дворец в обладание всем царским почетом и снова отправленного в обладание всем царским почетом и снова отправленного в область смерти, – роль шекспировского Сляя.