литературоведческий вывод не совпадал бы с выводом лингвистическим. Но я уже редко видела Марра. И Яфетического Института давно не было – он отделился от квартиры Марра, где был раньше, и стал Институтом Языка и Мышления.
Возобновились лекции Марра в ЛИФЛИ: теперь они уже привлекали огромную аудиторию новой, шедшей нам на смену молодежи – той молодежи, которую Марр так любил и ценил. По-прежнему он работал, не зная передышки, боролся и горел, много ездил в научные разведки и динамизировал науку. На полном ходу, в расцвете творческих сил, он свалился и сразу же предрек, что это его конец.
Я стояла за дверью. Какая сила занесла меня в этот день и час в Институт, из которого я давно ушла, в кабинет, где я ни разу не бывала?
Там, за стеной, умирал великий Марр, ученый, с которым была связана и моя жизнь, и моя работа.
Я колебалась входить и убежала, когда началась суета. Я еще ничего не понимала.
Словно что-то толкнуло меня еще раз придти к Марру и в безличной форме стать у его порога, чтобы проститься со всем, что наполняло когда-то всю мою научную жизнь. Я это поняла вечером.
20
Когда Марр выздоровел и все стали его навещать, я побоялась увидеть его угасшие глаза. У Марра не могло быть удара; мозговая болезнь аннулировала его, потому что его вечно бодрствующее сознание не знало и не могло знать помрачения. Марр, боявшийся работы, переставший умственно работать, уже не был больше собой. Говорят, у него сделались виноватые глаза; он, несомненно, переживал потрясающую драму. И он стал медленно умирать, уже не зная душевного покоя; его мозг переключился на другую работу, на разрушающую, и подрывал этого необычайного
