Комическое до комедии   —   Лист 118

6
Итак, эпический ‛комизм’ очень своеобразен. В нем, собственно, нет комического. Смех выполняет какую-то особую, но строго определённую функцию. Она заключается не в том, чтоб забавлять, но и не в том, чтоб осмеивать или ‛выводить на чистую воду’. Она бесконечно далека от того, что мы вкладываем в понятие смешного. Она, прежде всего, глубоко серьёзна.
Мифологические компоненты ‛комического’ складываются из метафор, передающих образ ‛жизни’ на перевале от смерти к новому рождению. В до-земледельческой образности они направлены на передачу всего того, что для тотемиста представляется антитотемом, то есть разрушением, низом, смертью, тенью. В земледельческий период эти метафоры выглядят совершенно иначе, хотя структурно они совпадают со своими предшествиями. Они описательно выражают тот же образ господства разрушительной силы, в истреблении которой происходит зачатие новой жизни. Чем позже, тем больше эти мотивы зачатия и рождения получают свой прямой смысл, а образ разрушения и тени принимает форму мнимого подобия.
Вот поэтому-то архаический смех появляется там, где мы бы его не ждали. Бьют урода — а герои смеются. Боги ссорятся, дерутся, пакости делают — а на Олимпе смех. И, конечно, в п. 1 Илиады не звучал бы «гомерический» хохот, если б ему не предшествовала (верней, не сопутствовала) брань супругов, да если б Гефест не был хромым, да если б тут, как в Одиссее, действие не происходило во время пира, за кубком вина (этим более поздним и уже рационализированным образом ‛крови’).