Комическое до комедии

(проблема возникновения категории качества)

1.
В нашем представлении комическое связано с комедийно-смешным. Но комедия создалась не раньше V века, — пусть даже в VI. Что же, в Х–VII веках не было комизма? Как, тогда, относиться к Гиппонакту, к ямбам, к культовому смеху?
В том-то и дело, что до литературной комедии Греция знает народный фарс и комические элементы в богослужении. Древнее понятие комического явно не совпадает с нашим, если может существовать комический культ. Но ведь это давно известно: античное комическое не совпадает с нашим.
Мы тесно связываем комическое с комедией. Между тем, древний комизм шире комедии. Все жанры, начиная с эпоса, несут в себе элементы комизма.
В Илиаде нет комедийности. Но в ней есть то самое, что имеет комическое. И оно связано с миром не героев, но богов.
Во-первых, смех.
Герои эпоса не смеются. Но Зевс часто улыбается. Его улыбка появляется только в сценах с женскими божествами — Герой (15,47), Афродитой (5,426), Артемидой (21,508), Афиной (8,38).
Мы никогда не видим улыбки у Посейдона, Аполлона,

Ареса, Аида, Гефеста. Из женских божеств улыбаются Гера (15,101; 21,434) и Афродита. Более того: «улыбчивая» = эпитет Афродиты. Из других женских божеств никто не улыбается — ни Афина, ни Артемида. Зевс, Гера и Афродита! Сразу видна семантика ‛улыбки’. Она означает светлое начало, оплодотворение, рождение-любовь, — ‛жизнь’.
Но боги, хоть и не улыбаются, смеются. Знаменит смех богов в I песне. Он связан с хромотой Гефеста, и улыбка Геры — начало того смеха.
В эпическом Гимне к Деметре отсутствие улыбки совпадает с бесплодием и трауром, улыбка — с оживанием:
200 Но без улыбки сидела (Деметра), еды и питья не касаясь,
Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким.
Бойким тогда балагурством и острыми шутками стала
Многоразумная Ямба богиню смешить пречестную:
Тут улыбнулась она, засмеялась и стала весёлой.
Милой с тех пор навсегда ей осталась и в таинствах Ямба¹.
В оригинале речь идёт не столько о балагурстве и острой шутке, сколько о насмешке
о высмеиваньи, которыми культ Деметры так богат; ведь насмешки-то и назывались ямбами. Как показал Дитерих². Ямба олицетворяла насмешку особого рода, связанную со срамными обрядами, имевшими прямое отношение к плодородию.
Боги в эпосе, хоть и не улыбаются, смеются. Знаменит смех богов в конце I песни Илиады. Улыбка Геры — начало этого смеха, вызван же он хромотой Гефеста. Что 

здесь не случайно хромота и смех дублируются, показывает песнь Демодока в VIII песне Одиссеи. И тут «гомерический» смех богов связан с хромым Гефестом. Но у Демодока ‛смех’ и ‛хромота’ связаны с оплодотвореньем, со срамным приключением богини плодородия и любви. В Илиаде этот мотив, так сказать, прибран. Там хромой Гефест вызывает ‛смех’ у богов непосредственно после брани Зевса и Геры, а заканчивается описанием того, как
609 Зевс к одру своему отошёл, олимпийский блистатель,
Где и всегда почивал, как сон посещал его сладкий;
Там он, восшедши, почил и при нём алатотронная Гера¹.
Мотив смеха-оплодотворения уже пережил каузализацию. У Демодока боги смеются «над» объятиями, в Илиаде — «после» брани супругов и «перед» их объятиями. Прямая сцена гиерос гамоса² Зевса и Геры даётся отдельно, в п. ХIV.
Хромота огня представляет собой черту ямбическую. Хромой Гефест вызывает улыбку Геры, как Ямба улыбку Деметры; в сцене смеха богов и Илиада, и песня Демодока подчёркивают, как смешную черту, именно хромоту Гефеста.
«Зевс-отец и прочие блаженные вечносущие боги!» — кричит Гефест в песне Демодока, — «Сюда идите, чтоб увидеть дела смешные и непристойные, как меня, хромого, всегда бесчестит дочь Зевса Афродита! Она любит невидимого Ареса³ из-за того, что тот красивый и стройноногий, я же родился без почвы под ногами (ἠπεδανός )» (306–311). И дальше: Боги, заливаясь хохотом, говорят друг другу: «Настиг медленный быстрого, как и ныне Гефест, будучи медленным, схватил

Ареса, самого быстрого из всех олимпийских богов: он, хромой, взял ухищрениями» (329–332). Так и в Илиаде: Гефест вызывает улыбку у Геры своим рассказом, как Зевс бросил его с Олимпа за ногу; боги хохочут при виде запыхавшегося Гефеста (I, 590–600).
Короткая, усечённая нога огневого божеества (ущемлённого светоча, светила в ущербе) соответствует короткой, усечённой ноге (стопе) ямба. Холиямб, хромой ямб, представляет собой ‛комический’ размер.
С хромотой связан хтонизм, комизм. Огонь хром в известной фазе, подобно месяцу; впоследствии чорт ‛хромой’. Боги света и огня сливаются с хтоническими богами: Гефест с Аресом и с Гермесом, Гермес с Аполлоном. Это не случайность, что Аполлон, видя проделку Гефеста, обращается к Гермесу с вопросом, согласился ли бы тот быть на месте Ареса, и Гермес отвечает полным согласием (Од. 8,334–342). Эти слова вызывают у богов новый взрыв смеха (343–344). Не один Гефест, таким образом, получает до-комедийные черты, но и Гермес. Недаром Гиппонакт, задолго до комедии, складывает свои молитвы к Гермесу в холиямбах. Недаром эпический гимн к Гермесу комичен; и недаром в этом гимне Гермес и Аполлон так нераздельно связаны; подобно Гефесту, и Гермеса чуть не выбрасывают в тартар (H. Merc. 374); Гермес, как Гефест, вызывает сильный смех у Зевса (ib. 389) и Аполлона (ib. 420).. Это не комедийное шутовство, не зрелищно-балаганное; но олимпийские боги выполняют в эпосе те функции, которые впоследствии закрепятся за шутами.

Никакая комедия с её агонами не содержит в себе столько брани, сколько Илиада. Это брань богов и богинь.
В основе Илиада лежит не только ссора Ахилла с Агамемноном. По всей поэме проходит, как центральный, повторяющийся мотив, ссора Зевса и Геры. Но распря героев дана в виде цельного сюжета, имеющего логическую завязку и логический конец. Распря Зевса и Геры эпизодически вспыхивает и гаснет многократно. Брат и сестра, муж и жена, они ссорятся и мирятся, бранятся, устраивают «сцены», упрекают и подозревают друг друга. И родители Геры следуют той же традиции богов-супругов. Гера говорит:
14,200 Я отхожу далеко, к пределам земли многодарной,
Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису…
…Их я иду посетить, чтоб раздоры жестокие кончить.
Долго, любезные сердцу, объятий и брачного ложа,
Долго чуждаются боги: вражда им вселилася в души.
Если родителей я примирю моими словами,
Если на одр возведу, чтобы вновь сочетались любовью,
Вечно остануся я и любезной для них и почтенной.
Я уже показывала в работе над мифом об Иосифе Прекрасном¹, как брань супругов, ссора, битвы между ними представляют собой обрядовый и словесный аспект оплодотворения. Вражда Зевса и Геры неизменно заканчивается примирением и покорностью — то Геры Зевсу, то Зевса Гере. Если снять покров позднейшей каузализации, то мы найдём в ‛семейных сценах’ богов не одну инвективу², но и типичные в 

культах плодородия насмешку, язвительность, хлёсткое осмеяние, издевательство, нарочитую обиду.
IV 5 Вдруг олимпиец Кронион замыслил Геру прогневать
Речью язвительной; он, издеваясь, беседовать начал…
В этих супружеских взаимоотношениях Гера выступает, как злая, хитрая, ревнивая жена, коварно обольщающая, обманывающая своего мужа. I, IV, VIII, XIV, XV, XVIII песни Илиады наполнены интригами Геры, которая не знает покоя, вмешивается во все дела, порочит мужа за его спиной, натравливает богов на Зевса и друг на друга, склочничает с Афиной против отца, непристойно ведёт себя, преследует Афродиту. Это, в сущности, типологические черты ‛жены’ из позднейшей комедии, от средней аттической до французского водевиля: молодящаяся развратница (адюльтер с собственным мужем, как в новеллах Возрождения, в частности, в Декамероне), обольстительница, интриганка, сварливая жена, ревнивая, завистливая. С такой женой нужно сравнить комедийную ‛благородную гетеру’, как антагониста и антипода к ‛сварливой жене’. To же нужно сказать и о Зевсе. То это злой отец, ставящий детям препоны, мешающий им, деспот, старый тиран. Афина говорит об отце:
8,350 …Если б отец мой Кронид не свирепствовал мрачной душою,
Лютый, всегда неправдивый, моих предприятий рушитель…
Вестница так угрожает Афине и Гере от имени Зевса:

415 Сломит колена коням (Зевс) под златой колесницею вашей,
Вас с колесницы сразит и в прах сокрушит колесницу.
…Будешь, Афина, ты помнить, когда на отца ополчалась!
Но против Геры не столько он злобен, не столько он гневен:
Гера обыкнула всё разрушать, что Кронид ни замыслит!
Ты же ужасная, псица бесстыдная, ежели точно
Противу Зевса дерзаешь поднять огромную пику!
То Зевс — типичный водевильный муж, которого проводит ловкая жена. За его спиной кипят интриги; собственная жена обольщает, дурит его, вызывая на любовное свидание, точно на измену с возлюбленной. Зевс перечисляет свои измены, уравнивая Геру с возлюбленными своими:
14,314 Ныне почием с тобой и взаимной любви насладился.
Гера, такая любовь никогда, ни к богине, ни к смертной
В грудь не вливалася мне и душою моей не владела!
Так не любил я, пленяся младой Иксиона супругой,
…Ни Данаей прельстясь…
…Ни владея младой, знаменитого Феникса дщерью…
…Ни прекраснейшей смертной пленяся, Алкменою в Фивах…
…Даже Семелой…
…Так не любил я, пленясь ленокудрой царицей Деметрой,
Самою Летою славной, ни даже тобою, о Гера!
Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный!

Если сравнить величавый образ Гектора и Андромахи с непристойной парой верховных олимпийских супругов, станет ясно, что боги воспринимаются в каком-то особом плане, противоположном героическому.
Величие ‛героев’ связано с их хтонизмом; боги, напротив, находятся в сфере ‛жизни’, понимаемой, как ‛плодородие’, ‛оплодотворение’, и им сопутствует ‛комическая’ линия, в её до-комедийном значении, где нет ещё осмеяния.
Зевс — фарсовый муж, который тщетно угрожает плутовке-жене, мнит себя хозяином положения, хвастает своей мнимой силой и значимостью. Он даже горазд драться, и то и дело хочет пустить в ход кулаки.
I,565 Ты же сиди и глаголам моим повинуйся!
Или тебе не помогут ни все божества на Олимпе,
Если, восстав наложу на тебя необорные руки!
Такой мотив всегда появляется в «беседе» Зевса с Герой. И всё же, как в фарсе, жена прикидывается покорной и делает с мужем всё, что хочет. Зевс вдруг оборачивается размякшим, глупым мужем, «под башмаком» у жены; он только фанфаронит.
4,37 Делай, что сердцу угодно; да горький сей спор напоследок
Грозной вражды навсегда между мной и тобой не положит.
Слово ещё изреку я, а ты впечатлей его в сердце:
Если и я, пылающий гневом, когда возжелаю
Град ниспровергнуть, отчизну любезных тебе человеков,