не персонаж Катулла или Горация, Апулея или Петрония. Да и есть ли в греческой литературе показ жены, изменяющей своему мужу? Нет, только в мифе.
Загробный аспект метафоризируется или ‛комизмом’ или своеобразным ‛реализмом’. То, что в Илиаде выполняют сравнения, то в Одиссее и гимнах — мистификации, вымышленные рассказы, Их мифологическая функция ясна: в таком рассказе даётся другой план, даётся одновременность, несмотря на проекцию в прошлое, и рассказчик сразу появляется в двух аспектах, и самим собой — и ‛другим’. В сравнении с ‛комизм’ и ‛бытовизм’ понятийно переработаны; в мистификациях мифологические методы мысли на лицо, а потому подземный характер такого ‛бытовизма’ так же очевиден, как и ‛комизма’. Пассивный Ахилл имеет ‛друга’, Патрокла; Одиссей появляется в ‛другом’ виде, хотя без ‛друга’, но в ‛комическом’ виде старого, прожорливого шута или в ‛бытовом’ плане, как критянин-раб. У Ахилла есть богиня с ‛комическими’ чертами, Афина; у Одиссея она уже свободна от черт, оставшихся только у Одиссея.
Мы подходим к изображению человека с позиций нашего нынешнего понимания человеческой природы. Но в мифе ‛человек’ означает ‛смертного’, того, в ком находится смерть. Самое слово «смертный» мы воспринимаем понятийно. Для мифологического сознания это ‛состояние смерти’. Именно таков постоянный эпитет ‛человека’. У Гомера стоячим определением ‛мужа’ или ‛человека’ служит θνητός или βροτός. Это не просто прилагательные. Слово βροτός заменяет номинативное ‛человек’ или ‛муж’, само означая ‛человека’ или ‛мужа’. Тавто
Комментарии: