9. Экскурсы. 2. Утопия

11*

Евгемер продолжает сказочную линию утопии. У него другое начало. Оказывается, он плыл из «счастливой Аравии» и нечаянно попал к пределам Индии. Здесь он достиг острова Панхеи, где жило среди роскошной природы блаженное племя. Богопочитание, по-видимому, стоит и здесь на первом месте. Так, во главе блаженного народа находятся жрецы, которые сами живут в святилище Зевса; в них олицетворена сама справедливость, и они каждому дают то, что ему полагается по принципу справедливости. Здесь царствуют полное равенство и полное довольство (Diod. V, 45 sqq.) У Теопомпа, Гекатея и Евгемера еще слишком свеж сказочный рубец на «социологическом» теле. На наших глазах протягивается длинная веревка фольклора, на которой нанизаны системы Гезиода, Платона и утопистов.
Что же до Ямбула, то Пельман говорит о нем так: «Автора этого последнего известного нам государственного романа, вообще представляющего собой кульминационный пункт развития поэтического утопизма греков, можно назвать социально-экономическим Жюлем Верном. У него мы находим описание путешествия в стиле приключений Симбада-мореплавателя. Он переносит нас в замысловато разукрашиваемую им сказочную чудесную страну, напоминающую волшебный остров Просперо»¹.

Роман Ямбула излагает Диодор (II, 55).
В Южном Океане найден остров, история которого такова. Ямбул, сын купца, после отцовской смерти стал купцом и сам. Путешествуя по Аравии и по ароматической стране, Ямбул был захвачен разбойниками вместе со своим караваном. Сперва он служил пастухом, а затем, еще с одним спутником, попал в руки эфиопов. У эфиопов же был древний обычай через каждые шестьсот лет приносить очистительные жертвы Океану. С этой целью Ямбулу и его спутнику был приготовлен маленький кораблишко, который мог выдержать морскую бурю, и было дано на определенный срок пищи. Обычай гласил: если чужестранцы спасались, доплывая до счастливого острова и блаженных его обитателей, то в течение шестисот лет можно было наслаждаться миром и полным счастьем; в противном случае ожидало гибельное наказание, какое бывает за безбожие и поругание святыни. Но вот наши путники пристают к круглому острову, жители которого гостеприимно их встречают. Это были существа диковинной наружности и нрава; достаточно сказать, что они говорили на всех языках зараз и даже владели птичьим языком. Все было здесь исполнено чуда и красоты; воздух был благорастворен; жатва давала пышные всходы круглый год, а день всегда равнялся ночи, и даже среди дня не падало тени. Праведники жили среди лугов и не заботились о пропитании, «ибо, вследствие добродетели острова и благорастворенности воздуха, пища произрастала автоматически более, чем достаточно» (II,57). Нечего прибавлять, какие замечательные там росли плоды, какой сладости и питательно

сти протекали источники. Жизнь проходила в блаженстве и смертью не замыкалась; нет, стоило лечь под ароматное дерево, чтоб эта жизнь перешла в сладостный сон. Здоровые, красивые, рослые, не зная ни болезни, ни уродства, жили эти праведные люди среди райской природы. У них полное равноправие, полная общность имущества; ими управляет старейшина, которому все добровольно подчиняются, словно царю. Несправедливости здесь нет места; но к* этому прибавляется и еще одна черта — поклонение порядку, понимаемому как строжайшая регламентация и в образе жизни, и в еде, и в работах. Это скорей распорядок, чем порядок; но и сам Ксенофонт много дал бы, чтоб его Исомах¹ умел так систематически и разумно есть. Общественные повинности распределяются в соответствии с киклическими периодами времени; другими словами, здесь «труды» строго увязаны с «днями». Эта цикличность, как и круглая форма острова, находит свое определение: наши праведники — почитатели Солнца и светил, наш остров — страна Солнца, наше государство — Солнечный град, хотя автором является еще Ямбул, а не Кампанелла... Впрочем, нужно досказать и конец: блаженным людям становится невтерпеж от двух представителей порочного мира, и они снаряжают им тот же корабль, дают то же количество провианта и отправляют восвояси. Долго и мудрено странствует после этого Ямбул, попадая из одной экзотической авантюры в другую, пока не добирается до Эллады и своего «письменного стола»... Но вот он описал свое путешествие, а Диодор пересказал его. Н что же? Государственная утопия на наших глазах

смыкается со сказкой, и с домостроем, и с поваренной книгой: мы узнаем, как рыбное меню чередовалось с птицей и вегетарианскими блюдами, как справлялись жертвоприношения, как совершались работы. Тут же краткие сведения о диковинных животных, о фантастических птицах, о невиданных растениях и плодах, из которых получаются вкусные булки. Это утопия, да. Но это и идеальная Полития, и откровение (...византийскому императору велят нищему«скрытися в едином от островов морских. И внидет царь Михаил в корабль, и отнесет его бог в един от островов морских, и пребудет в нем до уреченного ему времени»¹); это и типичное «хождение», и все элементы визионарной литературы, с мнимой смертью, явным воскресением, с путешествием на тот свет и рассказом о виденном. Это и «греческий роман». Ямбул соуживается в одном жанровом лице с Эром и Зосимой-ходоком, с Платоном и Ксенофонтом, с героями греческого романа. Но ведь нельзя же предполагать, что вся мировая литература списывала Гезиода! А между тем, во всех этих жанрах систематически дается только то, что бессистемно у Гезиода: золотое время блаженства, царство Дики и Зевса в увязке с «руководством по жизни», единый узел религии, этики, зерцала и домоводства.

12

Если у Платона блаженными жителями, вернее, праведниками оказываются «божественные звезды», то у Ямбула это небо, светила плюс солнце. По существу, ничего нового здесь нет. Бла

женное царство, где бы оно ни находилось, у Гезиода или в сказке, всегда оказывается небесным государством и солнцем. У Августина это солнце справедливости, которое освещает божье государство. Тот высший ярус, который заполнен у Гезиода богами и героями космогонии, в утопиях оказывается самостоятельными царствами и политиями. Сравнивая их с соответствующими местами Гезиода, видишь, что в утопиях, как и в домострое, царем и управителем всегда является тот праведный царь и доброклятвенный муж, который у Гезиода переселен в средний ярус и находится здесь как бы особняком. В государственных утопиях, как и в домострое, идеальный правитель есть столько же земное существо, князь, сколько и сам господь бог. Не говоря уже об Августине и христианской утопии, среди античных примеров самый выразительный у Евгемера: царь блаженной Панхеи— это Зевс Трифлийский, представителями которого являются его жрецы, живущие в его священной округе. Божество неба, верховное божество царствует на небе, управляя небом-государством и небесами-подданными. Мы знаем десятки мифологических случаев, когда боги смерти властвуют в преисподней над мертвыми и их государством.

Утопия есть царство порядка и справедливости, двух свойств солнечного царства.
«О*, Сминтий Аполлон! Как следует тебя называть? Солнцем ли, ключником света и источником небесного блеска, или разумом... или самим демиургом всего, или вторичной силой, при помощи которой луна стала владеть светом, земля полюбила свои пределы, а море не преступает собственные края? Ведь говорят, что, когда хаос все захватил... ты, засветив с небесного свода, разогнал весь хаос тот, погубил подземный мрак, дал порядок всем вещам»¹.