или Пенелопы, одежда Одиссея и мн. др. Но таково же описание ран, прохождения стрелы, увечья. Реализм не распространяется на самую основную концепцию, на ту, которая и разрешает вопрос о мифизме или реализме: на концепцию жизни, человека и причин, ими двигающих. В гомеровских поэмах человека нет вовсе; а переживания богов и героев в такой же мере антропоморфны, – не реалистичны, – в какой антропоморфна их наружность. Ни человека, ни реальной жизни, ни ландшафта нет у Гомера; даже Одиссея – не больше, чем сказка, бытовизм которой объясняется предметностью мировосприятия. Реализм требует уменья писать с натуры; Гомер же дает не столько описание непосредственно вещей, сколько их изображений, сколько мастерства их изготовления; не всякая вещь позволяет ввести генеалогию и историю, но изготовленье вещи дает возможность отводить описание к истоку и давать ступенчатую детализацию. Так получается, что у Гомера носителем реалистического описа

ния является экфраза.

6.
Вот почему Щит Ахилла так близок по колориту Одиссее, но резко диссонирует с Илиадой. Экфраза, как форма описания, моложе сравнения: как я сказала, она уже целиком устремлена к реальному миру, посколько интересуется предметами, вещью. Средствами экфразы объективно достигается реалистичность описания, хотя на самом деле эпическое творчество не может, как творчество самое раннее, быть реалистическим. Илиада имеет ведущей формой описания сравнение. Одиссея – экфразу. Хотя нам и кажется, что сравнения выполняют с самого возникновения художественную функцию, но на самом деле это глубокая архаика, говорящая о недостатке средств описания. Мир вещей, более молодой для мировосприятия, описывается не в форме сравнений (где они присутствуют лишь частично, верней, начинают присутствовать), а экфраз.
Как это на первый взгляд ни парадоксально, но описание, в своих первых формах, вовсе

не является словесным воспроизведением подлинных вещей. Полиистор Александр, как рассказывает Берос в I книге Вавилонии, говорит, что Оанн написал о происхождении мира и государства, и это слово передал людям. Каким бы поздним и легендарным ни был этот миф, но он очень типичен. Описание мира есть его сотворение; Логос, первоначало, основа бытия;

написать это значит создать. При этом, конечно, речь не идет о письменности и датировке ее возникновения; книга, письмо (как показал в одноименной работе Н.Я.Марр) сперва означает космос, тотем, а потом уже получает то значение, которое мы сейчас вкладываем, и получает его именно потому, что это тотем и космос. Космический характер изображений на шатре Иона, на щите Ахилла и т.д. говорит об описании = сотворении мира и вещей путем ковки, лепки, тканья. Всякое изделие соответствует сотворенному миру. Вот почему Гефест – бог изделий, Афина – богиня изделий, а они воплощают огонь, космическую первостихию. Поэтому же фольклорная экфраза изображает под видом терема – небо со светилами, под видом вышивки – солнце, месяц, зарю:
79 Шила – вышивала боярыня три узора:
Первый-то узор вышивала –

Утряную зарю с белым светом,
Другой-то узор вышивала –
Светел младой месяц со звездами,
Третий-то узор вышивала –
Красное солнце со лучами.
(Русск, народа, лирика, Спб. 1910).
Это – самая первая фаза. Дальше описывается уже то, что описано, – изображено или сработано. Описания обнаруживают свою функцию особенно хорошо в греческом романе: здесь эпилог всегда таков, что герои описывают все свои страдания и приключения, и возлагают их в храме на алтарь божества. Жизнь героев воспроизводится в слове, воссоздается,

творится. Роман и есть такая жизнь, верней, роман ее дублирует; в храме, на алтаре, лежит эта жизнь, как возношение, как жертвоприношение.
Мне уже приходилось показывать в работе о Гезиоде, как Слово, логос, однозначно рождению; всякие первичные словесные акты осмысляются в виде личного рассказа жертвенного животного, – разрываемого на части, закалаемого космоса звериной формы. Такова первая песня, первый рассказ. Описание – более поздняя фаза ословесненного действа. Как подметила Б. Л. Галеркина, экфраза связана с жертвоприношением: она указала на такие экфразы, которые либо заканчиваются приношением жертвы, либо находятся с ним в смысловой увязке. Личный рассказ древнее, конечно, описания, и композиция I части Одиссеи, речи Илиады хорошо это подтверждают.

Описание появляется тогда, когда первое лицо отделяется от третьего, когда космос с я–он делается только он, с субъекта-объекта переходит только в объект, в предмет описания. Такое описание лежит на алтаре, как жертвоприношение(роман) или носит форму личного рассказа Музы (Илиада, Одиссея, многие гимны). В том и другом случае мы имеем дело не с риторической фигурой, а с распадом первого–третьего лица на первое и третье, еще связанные между собой: ни первое не выступает без третьего, ни третье без первого. Теперь не о себе самом рассказывает безличный пассивно-активный космос; он становится пассивным и активным в отдельности, хотя и в формальном соединении, – и одновременно рассказывается о нем, как о третьем лице, и сам он рассказывает лично о себе в первом. Так герои романа передают свою повесть в форме личного рассказа, но в присутствии божества. Так рядом с прямой речью

возникает косвенная речь, как форма первого лица в третьем. Так создается будущая литературная композиция обрамления. В Одиссее личный рассказ составляет часть рассказа Музы; в греческом романе личные рассказы составляют часть косвенных, а косвенные – часть личных (особенно у Гелиодора). Так же еще не оторвано третье лицо от первого в различных фольклорных композициях типа индусских новелл или Тысячи и одной ночи. Почти вся греческая литература показывает этап, когда субъект еще тесно соуживается с собою же, как объектом, и когда косвенный рассказ служит формой личного рассказа. Например, у Платона в «Пире» композиция такова, что третье лицо, так сказать, еще заворочено в первое и продолжает говорить от его имени: рассказ ведет не очевидец, а лицо, слышавшее этот рассказ от другого лица, то же, в свою очередь, слышало его от третьего.