Описание появляется тогда, когда первое лицо отделяется от третьего, когда космос с я–он делается только он, с субъекта-объекта переходит только в объект, в предмет описания. Такое описание лежит на алтаре, как жертвоприношение(роман) или носит форму личного рассказа Музы (Илиада, Одиссея, многие гимны). В том и другом случае мы имеем дело не с риторической фигурой, а с распадом первого–третьего лица на первое и третье, еще связанные между собой: ни первое не выступает без третьего, ни третье без первого. Теперь не о себе самом рассказывает безличный пассивно-активный космос; он становится пассивным и активным в отдельности, хотя и в формальном соединении, – и одновременно рассказывается о нем, как о третьем лице, и сам он рассказывает лично о себе в первом. Так герои романа передают свою повесть в форме личного рассказа, но в присутствии божества. Так рядом с прямой речью

возникает косвенная речь, как форма первого лица в третьем. Так создается будущая литературная композиция обрамления. В Одиссее личный рассказ составляет часть рассказа Музы; в греческом романе личные рассказы составляют часть косвенных, а косвенные – часть личных (особенно у Гелиодора). Так же еще не оторвано третье лицо от первого в различных фольклорных композициях типа индусских новелл или Тысячи и одной ночи. Почти вся греческая литература показывает этап, когда субъект еще тесно соуживается с собою же, как объектом, и когда косвенный рассказ служит формой личного рассказа. Например, у Платона в «Пире» композиция такова, что третье лицо, так сказать, еще заворочено в первое и продолжает говорить от его имени: рассказ ведет не очевидец, а лицо, слышавшее этот рассказ от другого лица, то же, в свою очередь, слышало его от третьего.

Описание знаменует собой такой этап, когда первое лицо уже полностью отделено от третьего, субъект от объекта, пассив от актива. Это совершается, как показывает Гомер, в различных формах. Самая ранняя из них – сравнения. Здесь еще описания нет, и вся конструкция держится на былом единстве пассива-актива. Но методом замещенья одного образа другим предмет описывается. Далее идет экфраза, изображение изображения, метод редупликации. Натура еще не видна. Описание еще есть сработанная вещь, изделие. Натура куется и ткется, лепится и выжигается. Она уже стала третьим лицом, но еще не описана словом; когда появляется словесное описание, оно оседает здесь. Это описание вещи, но не человека и не природы, – эпическое описание.
Наконец, показ воочию и перечисление. В показе еще действует драматическая форма. Действие разыгрывается на глазах и шаг за шагом. Первое специфическое описание, как таковое, – это наименованье и перечисление – атемпоральное, безглагольное описание.

7.*
В работе о Гезиоде я указывала, что первые описания природы принадлежат утопии, которая вкраплена в эпос, в лирику, в повесть. Это описания садов, полей, цветов, речек, иногда (реже) птиц и животных. Обычная форма таких описаний – перечисление.
Мне не хочется повторять всех тех примеров, которые я приводила в той работе в связи с иными исследовательскими целями. Скажу, что это места из Одиссеи, главным образом 7, 112 слл. Здесь описывается сад Алкиноя, состоящий из яблонь, груш, гранат, смоковниц, маслин.
Груша за грушей, за яблоком яблоко, смоква за смоквой,
Грозд пурпуровый за гроздом сменялися там, созревая.
Есть в Одиссее и маленький «каталог», но не кораблей, как в Илиаде, а плодовых деревьев (24, 335 слл.):
Дал мне тринадцать груш оцветившихся, десять отборных
Яблонь и сорок смоковниц; притом пятьдесят виноградных
Лоз обещал... и т.д.
Я приводила также два места из Гимна

к Деметре:
6 Дева играла на мягком лугу и цветы собирала,
Ирисы, розы срывая, фиалки, шафран, гиацинты,
Также нарциссы...
424 ... все мы играли, цветы собирали,
Ирисы рвали с шафраном приветливым и гиацинты,
Роз благовонных бутоны и лилии, дивные видом,
Также нарциссы...
В эпическом описании единственными средствами характеристики и определения служат эпитеты; стоячие, необновляемые, неизменяемые, они описывают предмет в той же мере, в какой маска на лице определяет роль. И Греция пользуется в драме маской, в эпосе стоячими формулами. Мировосприятие статично.
Илиада дает описание сада, поля, пашни в форме экфразы. Щит Ахилла сделан более прогрессивными приемами сознания, чем архаические перечисления.
Между тем, прием перечисления остается в греческой литературе до очень поздних веков, и 

недаром в пародии Лукиана описывается «аромат роз, нарциссов, гиацинтов, лилий и фиалок, даже мирты, лавра и виноградного цвета», а его действующие лица «увидели множество тихих больших озер, прозрачные реки, медленно текущие в море, еще и луга, и лес, и певчих птиц» (V.h. II 5). Сюда же примыкают и описания садов в романе, из которых я цитировала IV, 2 Лонга: «парк... имел вое деревья, яблони, мирты, груши, и гранаты, и смокву, и оливы... Но были и кипарисы, и лавровые, и платаны, и сосна... Были и гряды цветов – из тех, что приносила земля и других, что создавало искусство: розы и гиацинты, и лилии, дело руки; фиалки, нарциссы и курослеп приносила земля». Конечно, греческие романисты уже расширяют, раздвигают узкое пространство между именем существительным и его эпитетом; вводятся более пространные определения; эпитет развертывается в маленькую картину; однако, чисто внешняя вариация не изменяет общего характера статичности и сугубой

традиционности приемов описания, сухого, лишенного индивидуализации восприятий того писателя, который описывает – Лонг ли это, Гелиодор, Харитон, Ахилл Таций. Есть только разница стилистик.

8.
Греческая лирика интересна тем, что еще не есть европейская «настоящая» лирика, а нечто новое на путях (только на путях!) от эпических жанров к лирическим. Почему Алкман, Пиндар, Семонид, Стесихор должны называться лириками, а творцы гимнов к Гермесу или к Афродите – эпиками? Греческая лирика отличается от эпоса качественно новым характером сознания и мироощущенья авторов. Ее жанровая особенность вовсе не лежит в индивидуальном творчестве, или в нарождении субъективизма, или в создании каких-то особо новых форм. Только старые учебники психологии могли делить единое жизневосприятие на процессы мыслительные, волевые и эмоциональные. Это давно пора оставить. В человеке нет и никогда

не было физиологических или психических ведомств. Эпос исчезает вместе с отмиранием архаических форм мировосприятия (как увязка субъекта с объектом, протяженное понимание времени, ступенчатость причин и следствий и др.). Чистое образное мышление порождает только миф, но не лирику. Лирическое «я», на которое обыкновенно делают упор, не создается одним чувством самосознания самим по себе. Это «я» давно присутствует в эпосе, и для него природа – я, как и человек – я. Пока субъект и объект полностью слиты, есть миф, но нет эпоса. Рождается эпос при отделении субъекта от объекта; но, как я сказала выше, эпический субъект еще служит, хотя бы и формально, видом объекта. То, что эпические жанры открываются призывом к Музам, не просто литературный прием. Семантически, эпос представляет собой развернутое вещанье Музы, как божества, как олицетворения провиденциального слова; Музы проецируют настоящее в прошедшее. Каждый эпос – проро