ственной утопии. Повторяю, под пародией нельзя понимать нашего современного, вполне сознательного приёма ‛передразниванья’. Античная пародия возникает непроизвольно, как второй план мифа, как его другой аспект, как образ хтонической ‛тени’, в которой отсутствует настоящий, подлинный тотем.
Мнимость — вот основная природа пародии; она даёт, казалось бы, совершенно то самое, что представляет собой план подлинного тотема, но в нем всё мнимо, и ‛двойник’, ‛близнец’ тотема только кажется, только на короткое время, обманно прикидывается тотемом настоящим. Это ‛тень’ его, это он не настоящий, это дубликат его в смерти. Аристофановский фарс представляет собой пародию не в литературном, а в мировоззрительном смысле. Он пародирует не трагедию, а комплекс образов, разновидностью которых является и трагедия.
В Птицах — утопическое царство в воздухе; его обитатели — птицы; птичья космогония (684ss.) — необходимая часть этой комедии. Однако, это не просто утопия. Её специфика в том, что она представляет собой форму некоего «бунта» против богов и установленного свыше порядка. Это своеобразная разновидность титаномахии, чего-то подрывного, разрушительного. Мотив восстания против миропорядка — основной в древней комедии.
468 Надо всем вы царили, что есть, надо мной и над ним. Вы стариннее Зевса.
Вы маститого древнего Крона древней, вы начальней и старше титанов,
И земли.
Комментарии: