14. Басня

Опубликовано:
Басня / О. М. Фрейденберг ; [публ. подгот. Н. В. Брагинская при участии Ю. В. Крайко] // Синий диван. – 2007. – № 10–11. – С. 126–156. – То же. Электрон. данные. – Режим доступа: http://ivgi.rsuh.ru/article.html?id=245277; http://www.polit.ru/research/2008/10/06/freidenberg.html.
$nbsp;


Листы: 471   479   487   495  
золотым... А третье после него было создано медное, после которого, говорят, произошло божественное поколение героев; пятое же – начало железного поколения и худший род. При золотом поколеньи и все остальные животные имели членораздельный голос и наслаждались разговорами; их ораторские места (агора) находились посреди лесов. Разговаривала и скала, и листва сосны, разговаривало море, Бракх, с кораблем и с пловцом; воробьи водили в понятных формах знакомство с земледельцем; все вырастало из земли без всякой просьбы, и дружба господствовала между богами и людьми. Узнай же, что все это так было, и научись от мудрого старца Эзопа, который рассказывал нам басни своей свободной музы...»1 и т.д.
А вот басня и в формах домостроя и княжеского зерцала. Это в Индии. «Басни Бидпая», «Хитопадеша» и «Панчатантра»2 представляют собой звериные гномы. Действующие лица – животные (по преимуществу), которые в баснях, апологах и параболах дают советы князю, как нужно управлять государством, а также как следует вообще себя вести. Эти полезные советы, наставления, гномы Бенфей когда-то окрестил притчевым домостроем или княжеским зерцалом, – звериным, конечно. В теорию Бенфея, устарелую для вопроса о Панчатантре в целом, но блестящую по остроумию для ее частей, я здесь не вхожу3. Ясно, что вся «Панчатантра» не подходит под определение Бенфея; но также ясно, что Бенфей не интересовался ни Гезиодом, ни «Зерцалами» и «Домостроями» вообще, а тем более не задумывался над происхождением гномики и басни, — выводы же его оказываются пригодными именно там, где речь идет о генезисе басни и звериной гномы
1 Babrii fabulae Aesopiae / Ed. F.G. Schneidewin. Lipsiae: Teubneri, MCMI (=1901), pp. 1–2.
2 «Басни Бидпая», «Хитопадеша» и «Панчатантра» – индийские повествования, обрамляющие общим сюжетом отдельные басни, притчи и рассказы. «Басни Бидпая» входили в композицию, составленную, вероятно, буддистами, пять первых книг этого сборника составили «Панчатантру» (ок. III в. до н.э.), более поздние переработки и продолжения того же рода носят название «Хитопадеша». Через персов и арабов («Калила и Димна») и византийскую переработку («Стефанит и Ихнилат») индийские басни и наставления стали достоянием мировой литературы. В «Поэтике сюжета и жанра» Фрейденберг писала: «…рассказ, который ведется в первом лице и ложится рамой для десятка рассказов иных, связанных только нитью окаймления. Зачастую этот личный рассказ состоит из серии рассказов, таких же личных, набегающих и перебивающих друг друга. Самый типичный пример – композиция “Гитопадеши”. Визирь рассказывает царю об одном индусском царе, который слушался мудрого Бидпая: это основная канва всей эпопеи. В свою очередь, она распадается на мелкие окаймления. И здесь открывается вторая черта таких композиций – форма словесных состязаний. Так, идет рассказ о царе, едущем к Бидпаю; ему достаются еще до поездки письмена с четырнадцатью наставлениями, и в каждом из них особый поучительный рассказ, который можно услышать только в одном определенном месте. Но придворные противятся поездке царя; каждый в виде довода приводит отдельный рассказ. Царь, однако, уезжает. Он знакомится с Бидпаем и получает от него, в длинной серии самостоятельных рассказов, ряд поучений. Рассказы эти, в свою очередь, распадаются и нагромождаются один на другой, частый обмен мнений вызывает ряд новых повествований. Характер одного окаймляющего монолога и словесного состязания в виде отдельных монологических рассказов (что следовало бы позволить назвать “диалогическими монологами”) далеко не случаен в этой архаичной композиции. Личный рассказ и словесный поединок, сопутствующий действенному поединку, – две устойчивых формы архаичных словесных актов» (с. 125–126).
3 В 1859 г. немецкий ученый-востоковед Теодор Бенфей опубликовал перевод «Панчатантры» с комментариями, в которых к сюжетам индийского сборника были приведены параллели из мировой литературы и фольклора. В Предисловии Бенфей обобщил свои наблюдения, и это обобщение получило название «миграционной теории», «теории заимствования» или «бродячих сюжетов». В отличие от предшественников, индоевропеистов, он считал сходство сюжетов результатом не исходного родства народов, а культурно-исторических связей между ними – заимствованием, сильным культурным влиянием Востока на европейский Запад. Теория заимствования («восточная», или ориенталистская, теория), или теория «бродячих сюжетов», сохраняет свое значение, но подверглась критике и за сведение всех сходств к заимствованиям из одного источника, и за исключительную роль Индии в создании корпуса сюжетов мирового фольклора, а особенно за роль в этом буддистских проповедников, обрабатывавших традиционный материал. Свои права в конце XIX в. заявили и полигенетическая теория, или теория самозарождения (Жозеф Бедье), и генетическая, в наше время выходящая далеко за пределы индоевропейского родства (Ю. Берёзкин и его школа). Фрейденберг совпадает формально скорее с полигенетизмом, но не из-за пристального внимания к couleur locale. Ее задачей было выявление общности законов мифологического сознания, которые в локальном культурном оформлении передают те же или сходные мифологические образы. Вопросы заимствования или генетического родства находятся на другом уровне исследования, более близком к конкретике явлений.
в связи с «Зерцалами» и «Домостроем».
Этические правила среди зверей, – мы уже это знаем, – очень уместны. Кому же, как не самому космосу в его наиболее древней форме, и поучать о праведности царей? Звери праведные и звери нечестивые ведут здесь длинные споры, противопоставляют свои враждебные точки зрения, состязаются друг с другом в диалогах-притчах. Конечно, это частичное «праведное житие» в форме звериной гномы: как праведно царствовать, как человеку и зверю вести себя наилучшим образом. Наилучшим? Нет, не всегда. Гораздо чаще, наивыгодным образом. Звериные притчи любят показывать торжество ловкости и коварства, лжи, хитрости, уменья интриговать; они со смаком останавливаются на «житейской мудрости» льстецов и мошенников, и любят раскрывать в звере самые низкие черты характера. Подобно новелле-параболе, фаблио и другим старинным натуралистическим жанрам, звериная притча заканчивается победой пронырливой кривды над глупой правдой. В этом их специфический привкус.
Есть, следовательно, много жанров, близких басне или с нею сливающихся. Но всегда есть еще и некое «но». Элементы всех жанров очень смежны, но неодинакова их сочетаемость. Басня получается только тогда, когда ее элементами являются: перипетия правды и неправды с победой над добром зла; прямое нравоучение или его иносказание, одетое в обличение или дидактику; гномика прямая или в форме иносказания.
Я сказала: «басня получается...». Но она и получилась в результате специфического генезиса. Быть может (и даже наверное) доказуема ее общность с любым жанром. Однако, в 
тех случаях, когда структура жанра происходила из этико-эсхатологических образов, басня неизбежно оказывалась одной из составных частей такого жанра.
VIII
Так она и попала к Гезиоду. Здесь я должна напомнить о существовании двух звериных родов – представителей Дики и Гибрис. Дика, говорила я, характеризуется только одним свойством: победой Правды над Неправдой, и в этом смысле она суд и тяжба. Теперь посмотрим на стихи 275 слл. в наших «Трудах»:
Слушайся голоса правды и думать забудь о насильи.
Ибо такой для людей установлен закон Громовержцем:
Звери, крылатые птицы и рыбы, пощады не зная,
Пусть поедают друг друга: сердца их не ведают правды,
Людям же правду Кронид даровал, — высочайшее благо1.

Здесь речь идет о Дике, а весь пассаж посвящен праведному суду и клятвопреступному, с антитезой награды в виде хорошего потомства и наказания потомством дурным. Итак, у зверей нет Дики... Но откуда это выскакивает у Гезиода? Из глубокой древности, привыкшей увязывать проблему Дики-Гибрис со звериной проблемой. Пассаж о доброклятвенном муже и его потомстве рядом с обычной его антитезой говорит нам, что мы в эсхатологической этике. Но, если так, у зверей одна Гибрис? Судя по Эзопу, да.
Звериные Дика и Гибрис – древнейшая форма, в какую отлилась эсхатологическая этика; и не будем огорчаться, что у зверей нет Дики, – ее нет во времена Гезиода, но задолго до него, по нашим сведениям, Дика сама была зверем...
1 Гесиод. Работы и дни. Земледельческая поэма / пер. с древнегреч. В.В. Вересаева. М.: «Недра», 1927. С. 48.
Гезиодовский пассаж о звере-Гибрис, связанный с мотивом потомства, я сопоставила бы с одной из хоровых песен в «Агамемноне» Эсхила (717–778)1. В этом пассаже даются любопытные древние параллели образов. Тут основная тема – нечестивое убийство Эгисфом праведного Агамемнона. Затем: убийство нечестивым львом праведных овец. И это все в противопоставлении праведной Дики и нечестивой Гибрис.
1
У Эсхила звериная природа увязана с проблемой Дики-Гибрис. В этом архаическом хоре зверь есть Гибрис, разрыватель кроткой мировой овцы, и недаром поступок льва рисуется так трепетно в виде живого, наводящего ужас, преступления-нечестия. Дика же, этот праведный агнец, все направляет к концу, как основная космическая сила, как творец мира1. У Гезиода спуск темы от богов к людям, с противопоставлением зверей, у которых одна Гибрис. Он рационализирует, не понимает, переосмысляет древнюю эсхатологическую связь между звериными Правдой и Кривдой. Но у него под руками материал из животной эсхатологической этики.
Отголоски этой этики и у Феогнида. В одной элегии он говорит: «Ныне несчастья благородных мужей становятся добром для низких... Стыд погиб; бесстыдство и Гибрис, победив Дику, владеют всей землей. Лев не всегда угощается мясом; хотя он и мощный, однако, и им овладевает безысходность» (289–294)2. Этот лев, феогнидовский, недалек от эсхиловского; но дело дошло до того, что даже и он, привыкший разрывать жертву, претерпевает участь страдальца. Добро и зло смещены; то, что было злом для доброго, становится добром для злого; кравчий переходит на роль самой жертвы; Дика побеждена Гибрис, – и все это в звериной форме.
1 В рукописи Фрейденберг перечеркнут намеренно буквалистический перевод этого фрагмента. Мы его здесь приводим: «Детолюбивый муж вскормил без молока матери в своем доме сына льва, в юности ручного, любящего детей и приносящего радость почтенным людям. Часто он носил его на руках, подобно новорожденному младенцу, его, который лучезарно ластился к его руке по принуждению желудка. Но с течением времени он выказал нрав своих родителей: в благодарность своим воспитателям он устроил названный пир из преступно убитых им овец. Дом обагрился кровью; домашним – безысходное горе, – великое многоубийственное зло! Какой-то жрец Пагубы, по воле бога, вскормил его в доме… [дальше речь о троянской войне] – Нечестивое дело рождает еще больше [нечестий], производит на свет похожих на него самого. А прекрасное дитя – участь праведных домов. Древняя же Гибрис, молодеющая среди людских бедствий, любит рождать Гибрис, рождать рано или поздно, когда придет властный свет родов и непреодолимый, несразимый, безбожный злой дух, дерзость в чертогах черной Пагубы, схожей лицом со своими родителями. А Дика светит в самых закоптелых домах, уважает справедливую жизнь: отведя обращенные назад очи от златотканых мест с грязью рук, она обращается к святости и не почитает поддельной власти богатства с его лестью; она все направляет к концу».
2 В рукописи вычеркнута фраза: «Потомство доброклятвенного мужа и клятвопреступника здесь лихо самой Гибрис и добро самой Дики, “прямосудящих домов”».
Есть басня и у Архилоха. Если судить по Эзопу, речь шла об орле, который выкрал детенышей лисы, и о лисе, пожравшей птенцов орла. Но дело не в этом. Возможно, что сюда относится отрывок, который в переводе звучит так: «Зевс, отец Зевс, это тебе принадлежит власть на небе, это ты видишь людские дела, преступные и законные, это тебя касаются гибрис и дика зверей» (fr. 94)1. Да, это касается Зевса, и оттого-то он играет такую выдвинутую роль в «Трудах»:
267 Зевсово око все видит и всякую вещь примечает2.
Но моей целью является не только реабилитация басни в композиционном составе гезиодовской поэмы. Я претендую на большее: мне хотелось бы показать, что эта басня стоит в «Трудах» на совершенно законном семантическом месте, именно там, где она и должна стоять. Ведь ей предшествует рассказ о железном веке, о царстве насилия и попрании Правды. Затем идет наша басня. Вопреки позднейшим толкованиям, эта басня рисует торжество хищной птицы. И вот, вслед за нею, начинается пассаж о Дике и Гибрис. Басня, конечно, утверждает наглость нечестивых царей; она являет собой частный случай того торжества насилия, которое дано в общей форме в предшествующем рассказе о железном веке и более конкретизовано в последующей дидактике о Гибрис. Гезиодовская басня – остаток звериной эсхатологии на этической магистрали о Гибрис и Дике. Ее композиционное место в «Трудах» строго осмысленно среди дидактического рассказа о Дике и Гибрис.
1 Theognis / Post Ernestum Diehl ed. Douglas Young. Lipsiae: Teubneri, 1961.
2 К басне относятся несколько фрагментов, которые разные издатели располагают по-разному. Фрейденберг цитирует fr. 94 по Дилю (Anthologia Lyrica Graeca / Ed. Ernestus Diehl. Fasc. 3. Iamborum Scriptores. Editio stereotypa editionis tertiae, MCMLII). «Если судить по Эзопу» означает, что общий смысл басни, дошедшей во фрагментах, можно попытаться восстановить на основании Эзоповой басни об орле и скарабее. В сборниках Эзоповых басен фигурирует басня из его «Жизнеописания», не совсем похожая на Арихолохову и, по-видимому, модифицированная для целей сюжета. А более древняя версия, где орел губит потомство скарабея, а скарабей ухитряется погубить яйца орла, сохранена в схолиях к Аристофану, у которого есть несколько аллюзий на эту Эзопову басню (Arph. Ves. 1446 sq.; Pax., 129–134; Lys., 691–695).
Листы: 471   479   487   495