венной наполненности. Категория квалификации, наделения предмета качеством, не может появиться до понятийных процессов; а без категории качества нет этики.
Персона ‛скверны’ есть персона ‛смерти’, и больше ничего. Как смерть, она умирает. Умирает — это она рождается: она — жизнь. Смерть скверны сопровождается саркастикой. Это комплекс ‛комических’ метафор, не больше. Видение Феоклимена, будь этика, стало бы настоящим библейским откровением; однако, оно им не стало. И, однако, сам Феоклимен мерцает то как пророк, то как фармак.
Нужно сказать, что позднейшее этическое покрывало над второй частью Одиссеи снимается очень легко. Женихи получают возмездие, Ир получает возмездие; и Терсит в Илиаде получает возмездие. Но это уже эпическая этика, переосмыслившая мифологическую чистую семантику.
Весы в руках Зевса и судьба душ Гектора и Ахилла, Патрокла и Гектора — даже и это не этика, а потому даже и это не эсхатология.
В гомеровских сравнениях реализм ещё совершенно не смешан с комизмом. ‛Комизм’ протекает в верхнем плане богов обособленной, до-реалистической стихией. Сравнения прикреплены только к миру героев. Они, как правило, не прилагаются к богам.
Было бы наивно думать, что боги лишены реализма оттого, что они не люди. Илиада показывает, что они, если говорить правду, люди, но только люди не реалистические. Вообще, не в персонаже дело, кто бы он ни был, а в его осмыслении. Ми

фологические ‛герои’ в такой же мере люди, в какой и боги, то есть, ни в какой, разумеется. Однако, им дозволено осмысляться реалистически. И это тоже чистейшая условность.
Герои увязаны с реалистическими сравнениями. Они воспринимаются сквозь сравнения. Ещё не реалистические сами, они транспонируются в реализм. Только через реализм сравнений миф становится понятием, и в этом познавательная функция категории сравнения. Благодаря сравнениям, мир героев втягивается в мир реальности.
Бытовые метафоры Одиссеи или п.3 Илиады выражают ещё миф, но миф, переосмысленный эпическим сознанием, гораздо более молодым, чем материал переработки. ‛Комизм’ Одиссеи так же обособлен от реализма, как и в Илиаде.
Однако, функция сравнений соответствует функции богов, как второй аспект ‛героев’ в их ‛бессмертии’: ‛реалистическое’ так же сопровождает их, как ‛комическое’, но то и другое не в нашем современном понимании. И реалистические сравнения показывают до-эсхатологизм разрушительных стихий; и в них даётся парное противопоставление нападающего злого начала — и жертвы нападения, однако ‛жертва’ и ‛злоба’ ещё не заключают в себе этической категории.
Боги ссорятся, дерутся, злобствуют. Это более архаическая форма тех же нападающих и ярящихся стихий. В сравнениях — разливы и наводнения вздымающихся вод; в олимпийском плане — гнев и раздор Посейдона. Стоит вспомнить, хотя бы, бунт Посейдона в п.15,184 или бунт Ареса в этой же песне, 113 слл., — в то время, как сравнения дают обобщённый образ разбушевавшегося огня в форме лесного или городского пожара. Как ветер

с ветром, как хищный зверь с хищным зверем, схватываются друг с другом боги, те же ветры, те же воды, те же солнца и преисподние, Афина с Аресом, Гера с Афродитой, Посейдон с Зевсом или с Аполлоном, и др.
Мифологическое ‛разрушение’ олицетворяется в человековидных стихиях, в так называемых богах: они бушуют и друг против друга, и все — против людей.
20,31 Так он вещал (Зевс) — и возжёг неизбежную брань меж богами.
К брани, душой несогласные, боги с небес понеслися.
Или там же:
54 Так олимпийские боги, одних на других возбуждая,
Рати свели и ужасное в них распалили свирепство.
Но функция разрушения выступает у гомеровских богов и совсем в прямой форме. Зевс говорит, негодуя, Гере:
4,32 …Что ты непрестанно пылаешь
Град Илион истребить?...
Если б могла ты, войдя во врата и троянские стены,
Ты бы пожрала живых, и Приама, и всех Приамидов
И троянский народ, и тогда б лишь насытила злобу!
В оригинале зооморфная Гера ещё лучше сохраняет черты злого хищника: «Если б ты могла… сырыми съесть

Приама, детей Приама и всех троян…». Это тот самый образ зверя-хищника, который так устойчив в охотничьих сравнениях Илиады: образ ‛разрушения’ совпадает с образом ‛растерзания’, с омофагией злобного зверя. До-этический характер Геры подчеркнут тем, что она ярится на троян без всякой причины; её гнев бескачествен, не имея никакой каузальной связи с тем, на что направлен.
4,31 Злобная! Старец Приам и Приамовы чада какое
Зло пред тобой сотворили, что ты непрестанно пылаешь
Град Илион истребить, благолепную смертных обитель?
И дальше Зевс указывает на благочестие Трои, то есть на такую черту, которая для богов должна иметь решающую значимость, — если б категория качества уже существовала, вместе с причинностью!
4,44 Так, под сияющим солнцем и твердью небесною звёздной
Сколько ни зрится градов, населённых сынами земными,
Сердцем моим наиболее чтима священная Троя,
Трои владыка Приам и народ копьеносца Приама.
Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств,
Ни возлияний, ни дыма…
Можно подумать, что сам Зевс этичен, что он-то не разрушительная сила. Однако, он вдруг говорит Гере:

4,39 Слово ещё изреку я, а ты впечатлей его в сердце:
Если и я, пылающий гневом, когда возжелаю
Град ниспровергнуть, отчизну любезных тебе человеков,
Гнева и ты моего не обуздывай, дай мне свободу!
Град сей тебе я предать соглашаюсь, душой несогласный.
И тут же Гера, перечисляя любимейшие свои города — Аргос, Спарту и Микены,
предлагает Зевсу:
4,53 Их истреби ты, когда для тебя ненавистными будут.
Я не вступаюсь за них и отнюдь на тебя не враждую.
Гомеровские своеобразные «боги» показаны в Илиаде именно разрушительной стороной. Песни полны мотива истребления людей и городов, гнева, «необорных рук» Зевса.
15,14 Козни твои, о злотворная, вечно коварная Гера,
Гектора мощного с боя свела и Троян устрашила!
Но ещё я не знаю, не первая ль козней преступных
Вкусишь ты плод, как ударами молний тебя избичую!
Так говорит Зевс, молния во плоти. А вот тот же образ в сравнении:

10,5 Словно как молнией блещет супруг лепокудрыя Геры,
Если готовит иль дождь бесконечный, иль град вредоносный,
Или метель, как снега убеляют широкие степи,
Или погибельной брани огромною пасть отверзает.
Тут молния — не больше, как мрачное небесное знаменье, как проявленье Зевсовой силы, но не сила сама во плоти, говорящая и угрожающая, не непосредственная плеть-молния.
Если сравнить реалистическую линию сравнений и комическую богов, то структура у них окажется одинакова. Комическое отличается от реалистического только конкретностью: присутствием персонификаций. Бытовой слой богов, наделённых бытовым образом действий, как раз не реалистичен. Но реалистичны стихии, действующие в сравнениях, реалистичны звери и животине, потому что даны понятийно.
Три плана есть в Илиаде: олимпийский, героический и план сравнений (которых так много, вопреки всякой логике). Два первых — мифологические, имеющие одинаковую смысловую структуру. Из них реалистический выполняет в отношении к ‛героям’ ту самую функцию, что и комический план богов, выражая активной частью сравнения ту же действенность разрушительной силы, но уже в отвлечённом понимании действия, движения, жизни. Разница между этими планами, комическим и реалистическим, заключается в том, что реализм передаёт в понятийной форме мифологическую сущность ‛комизма’. И тут в центре тот же образ разрушения в виде агрессии отрицательной, злой силы, взятой со стороны её ‛действия’, нападения,

схватки с антагонистической силой; там и тут ещё нет качественной оценки этой злой (в мифологическом смысле) силы. Там и тут полная транспонация подземного героического мира в мир божественный или земной, полностью повторяющий героев, но лишь под углом зрения смерти, переходящей в оживание, в моменты ‛действия’. Нет мифа, нет образа, в котором не было бы этого двойного освещения. В различных метафорах, но в каждом образе, в каждом мифе тотемист передаёт это представление о двух аспектах тотема. Тут, в этом двуедином образе тотемиста, лежит генезис будущей пародии.
Мы присмотрелись к тому, что каждый из богов Илиады имеет героя, за которым стоит, за которого действует и воюет, ссорится с остальными богами. «Я стою возле тебя и берегу тебя!» — говорит Афина Диомеду (5,809); она называет себя «помощницей» Тидея, точней, тем лицом, которое даёт победу, находясь при герое (5,808). Нужно вспомнить Афину, в которой сосредоточена вся действенная мощь Одиссея. Где герою нужно в чём-нибудь проявить себя, на помощь призывается божество. Боги не скрывают, что одни из них — помощники ахеян, другие — троян. Такое заступничество переходит в антагонизм самих богов. В Илиаде каждого героя дублирует бог; всё, что есть активного в герое, вынесено в отдельную стихию богов. Мы привыкли объяснять это тем, что «люди представляли себе все свои душевные и физические движения вызванными присутствием богов или боговдохновеньем». Этo правда, но правда модернизованная. Всякое движение в человеке, вся его активная сторона, имеет своё особое выражение в виде отдельного аспекта, который персонифицируется в богах. Вот почему каждый бог, подобно двойнику, дублирует целое племя, целый коллектив, или группу героев, или своего особого героя.

Былые тотемы, боги и впрямь являются целыми племенами или отдельными героями, но уже не совпадают с ними полностью, а сохраняют за собой только активную сторону движений, боя, решимости, отваги, морального и физического действия. В этом смысле они ‛комичны’ и служат параллелью к сравнениям.
В этом отношении, нет ничего общего между европейским с пониманием ‛комизма’ и гомеровским, мифологическим, вышедшим из образа ‛подобия’, ‛тени’, ‛двойника’, ‛другого из двух’, действующего ‛близнеца’. Это тот же мир ‛героев’, но в плане временного преобладания антагонистического двойника (агрессивного разрушителя, антитотема). Рационализированный эпос делит такие функции пополам: часть их у противника, борюшегося * с героем, часть у бога-заступника или у бога-врага. Когда Ахилл бежит от Трои, это Аполлон принял образ Агенора, увлекая за собой Ахилла (21,600). Мифологически, Ахилл бежит пассивно, «на холостом ходу»: это бежит Аполлон.
Архаический комизм полностью характеризуется тем, что он не самостоятелен, но представляет собой органическое сопровождение хронического плана, форму его, лишь в иных метафорах вытраленную. Вот этот второй аспект подземности, ‛комический’, дублируется в Илиаде реалистическими сравнениями, или, иначе, таким же до-этическим, понятийно переработанным планом, выросшим из образа ‛активности’ и ‛актива’.
7
Если теперь посмотреть на комические гимны (к Гермесу, к Афродите), станет понятен бескачественный, до-этический характер, до-комедийный характер такого ‛комизма’. Гермес — вор,